Христианские праздники: Пасха, Рождество Христово, Троица, Сретение господне, Крещение, Преображение, Вербное воскресенье. Народный календарь

Христос раждается, славите!
«Слава в вышних Богу, и на земли мир, во человецех благоволение» (Лк. 2, 14).

Эту ангельскую песнь, услышанную пастухами в ночь Рождества Христова, вот уже двадцать веков воспевает Церковь Христова, начиная каждый день таким славословием.

Христос пришел на землю для того, чтобы освободить нас, грешников, от власти греха и смерти, чтобы соединить с собою и привести нас в обители вечной жизни и блаженства. Чтобы спасти нас, Он, Сын Божий, принял на себя наше человеческое естество пораженное грехом. , разрушил смерть и власть диавола, князя мира сего, и воскрес из мертвых. Что же остается нам, тем кто любит Бога и желает вечной жизни? Во мы были рождены во Христе снова, с тем чтобы дар Его жизни, жизни по заповедям Божиим возрастал в нас и внутренне преображал нас, делал нас членами единого Тела Христова.

В Рождественские дни мы видим на экранах телевизора, как люди в России, совсем недавно освободившиеся от власти безбожников, наполняют возрожденные и украшенные храмы. У нас же часто храм бывает почти пустой, даже под большие праздники. И это не потому, что в Лос- Анджелесе мало русских православных людей. Их много! Но каждый занят чем-то своим, как в известной Евангельской притче о званых на царский пир… Бог же и спасение души — далеко не на первом месте. Чувствуется, что всем нам надо проснуться, осознать, как быстро челнок нашей жизни приближается к тому порогу, где нам придется ответить о том, что доброго мы сделали в этой жизни, не загубили ли в себе зерна новой жизни, жизни во Христе? А между тем, не суетой и многими заботами достигается мир и счастье в нашей жизни, а молитвой и доброделанием.

О цели пришествия Сына Божия в мир образно говорит . Добрый пастырь оставляет девяносто девять овец, т.е. ангельский мир, и отправляется в горы отыскать свою заблудшую овцу – погибающее в грехе человечество. Великая любовь Пастыря к гибнущей овце видна особенно в том, что, найдя, взял ее на свои плечи и понес обратно.

Слово “обратно” говорит о том, что воплотившийся Сын Божий возвращает человеку ту невинность, святость и блаженство, которые он утратил, отпав от Бога. А нести на плечах значит то, что древний пророк выразил следующими словами: “Он (Христос) взял на себя наши немощи и понес наши болезни” (Исайя, 54).

Каждый ученик Христов должен подражать своему Учителю. В первую очередь Рождество Христово учит нас миловать ближних. Ведь Господь, из любви к нам, с небесной высоты и славы сошел в убогий вертеп. Он стал таким как мы, чтобы нас сделать таким как Он есть, не по природе – но по дару его благодати; унизил Себя даже до смерти, чтобы нас возвысить даже до небес; страдал, чтобы нам принести радость; умер, чтобы дать нам жизнь. С Его пришествием в мир целью нашего существования стало возможно более полное возрождение и преображение нашего существа силой всемогущего Бога.

Осуществляется же это приобщение верующего ко Христу в таинстве , когда принимающий Его пречистое Тело и Кровь таинственным способом соединяется с Ним самим. Человек болен не только духовно, но и физически. Грех глубоко и многосторонне внутренне расстроил нашу природу. Поэтому Христу необходимо было исцелить всего человека, а не одну лишь его духовную часть – по слову Спасителя “Ядущий Мою плоть и пиющий Мою кровь во Мне пребывает и Я в нем” (Иоанн 6:56). И более того, говоря о самом Себе, как о Хлебе Жизни, он ясно учит: “Если не будете есть плоти Сына Человеческого и пить кровь Его, то не будете иметь в себе жизни: всякий ядущий Мою плоть и пиющий Мою кровь имеет жизнь вечную, и Я воскрешу его в последний день” (Иоан. 6:53-55). Таким образом, воскресение наше поставлено в неразрывную связь с соединением с Бого-Человеком.

Во все времена существования христианской веры гордый ум человеческий восставал против данного Христом откровения разума, добра и любви. И во все века с неослабевающей силой неслось из храмов исповедание Церкви, торжествующая песнь:

Рождество Твое, Христе Боже наш, воссия мирови свет разума.

И мы исповедуем что там, где есть любовь и жажда истины, происходит встреча: «милость и истина встретились, праведность и мир облобызались – милость от земли возсияла, и правда с небес приникла». Ибо в Нем была жизнь, и жизнь была свет человеков… И свет во тьме светит, и тьма не объяла его (Ин. 1:4-5).

Смысл праздника Рождества именно в этом исповедании – Свет Разума, вошедший в мир и просиявший в нем тогда, не ушел от нас, не погас. Как луч света, приникающий в чуланы нашей души, в наше сердце и ум, входит в любящих Его Христос Бог. Постараемся и мы в оставшееся время Рождественского поста очистить свою совесть, вспомнить о самом главном в нашей жизни – и прославить Христа радостной песнью: Христос рождается – славите! Христос на земле – встречайте! Христос с небес – возноситесь! Пойте Господа, вся земля!

Поздравляю всех вас с Зимней Пасхой – радостным праздником Рождества Христова. Да воссияет свет Христов в душе каждого из нас!
Аминь.

Священник Алексий Чумаков. Настоятель церкви Покрова Пресвятой Богородицы в городе Лос-Анджелес (штат Калифорния, США).

Из приходского листка храма за 2007 год.

Нет ничего нового в мысли, что западный мир не похож на восточный. Одна из точек зрения такова: тому причиной преимущественный акцент на Воплощении Сына Божьего, существующий в западной католической культуре, и акцент на Воскресении Спасителя, важный для православного мира.

Христоцентризм является важнейшим атрибутом христианской культуры как таковой. Годовой литургический цикл ориентирован как раз на события жизни Христа. Основными из них являются Его Рождение и Воскресение. Поэтому важнейшими событиями литургического цикла являются празднование Рождества и Пасхи. Это выражается в символике звезды и креста. Если в западной традиции можно усмотреть акцент на Рождество (и, соответственно, говорить о рождественском архетипе), то в традиции Восточной Церкви празднование Воскресения остается главным праздником не только в конфессиональном, но и в общекультурном плане, что позволяет высказать гипотезу о наличии особого пасхального архетипа и его особой значимости для русской культуры.

Под архетипами в данном случае понимаются, в отличие от К. Г. Юнга, не всеобщие бессознательные модели, но такого рода трансисторические «коллективные представления», которые формируются и обретают определенность в том или ином типе культуры. Иными словами, это культурное бессознательное: сформированный той или иной духовной традицией тип мышления, порождающий целый шлейф культурных последствий, вплоть до тех или иных стереотипов поведения. Подобные представления часто не осознаются на рациональном уровне самими носителями той или иной культуры, но могут быть выделены в результате специального научного описания.

Не хотелось бы быть понятым таким образом, что православие тем самым противопоставляется другим христианским конфессиям. Я основываюсь лишь на том несомненном факте, что в России Пасха до сих пор является главным праздником не только в конфессиональном смысле, но и в культурном. Тогда как в западном христианстве Пасха в культурном пространстве словно бы уходит в тень Рождества. Это различие, по-видимому, нельзя объяснить лишь дальше продвинувшимся процессом секуляризации на Западе или же, как его следствием, коммерциализацией Рождества: речь идет о более глубинных предпочтениях, которые отчетливо проявились в области культуры и которые нельзя элиминировать без существеннейшего искажения всей тысячелетней истории параллельного существования восточной и западной половин христианского мира.

В западном варианте христианской культуры акцентируется не смерть и последующее Воскресение Христа, а сам Его приход в мир, рождение Христа, дающее надежду на преображение и здешнего земного мира. Рождество, в отличие от Пасхи, не связано непосредственно с неотменимой на земле смертью. Рождение существенно отличается от Воскресения. Приход Христа в мир позволяет надеяться на его обновление и просвещение. Однако в сфере культуры можно говорить об акцентировании земных надежд и упований, разумеется, освещаемых приходом в мир Христа; тогда как пасхальное спасение прямо указывает на небесное воздаяние. Наконец, та и другая традиции исходят из признания Богочеловеческой природы Христа, но западной ветви христианства, по-видимому, все-таки ближе земная сторона этой природы (то, что Спаситель - Сын человеческий), православию же ближе Его Божественная сущность. Каждый из инвариантов не существует в качестве единственного культурообразующего фактора, но является доминантным, сосуществуя с субдоминантным фоном. Именно поэтому мне хотелось бы настаивать на акцентировании тех или иных моментов, а не на их наличии или отсутствии в христианской цивилизации.

Выделенные архетипы, будучи явлением культурного бессознательного, сохраняют свои «ядра», но при этом способны видоизменяться. Так, жизнетворчество как романтиков, так и символистов понимается в этом контексте как проявление рождественского архетипа. Оно же является средним звеном между собственно религиозным Преображением и позднейшим жизнестроительством.

Как пасхальная культурная установка, так и рождественская могут быть «чреваты» своими собственными метаморфозами и псевдоморфозами, которые можно объяснить общим процессом секуляризации культуры. Так, жертвенность во имя Христа может утерять собственно христианский смысл и быть использована в совершенно иных целях. Равно как и рождественское преображение мира, если вымывается тот же христианский его компонент, превращается в насильственную переделку как мира, так и самого человека.

В тексте и подтексте русской литературы XIX века и более ранних веков доминирует пасхальный архетип - причем, даже у тех авторов, которые вовсе не были замечены в «излишней» религиозности. В книге я подробно описываю как этот архетип проявляется на различных уровнях произведений. В литературе «серебряного века», на мой взгляд, обнаруживается флуктуация этой пасхальной доминанты.

Так, уже в теократической утопии Вл.Соловьева, предполагающего грядущее соединение римского архиерея с русским царем, то есть католического священства и православного царства, можно заметить «всеединство», восходящее к рождественскому архетипу. Речь идет о том, что сам факт рождения Христа имеет для Вл.Соловьева кардинальное значение, как бы обещая некое общее прогрессивное развитие человечества: рождение Спасителя, согласно этой логике, уже само по себе, словно бы независимо от Его крестных мук, смерти на кресте и последующего Воскресения свидетельствует о будущем примирении, благодатном преобразовании (изменении) мира.

Вытекающая из теократических надежд Вл.Соловьева и его представлений о Богочеловечестве идея преображения мира, глубинно связанная с рождественским архетипом, позднее трансформируется в идею жизнетворчества, так прельстившую русских символистов, а затем и жизнестроительства, реализованного не только в соцреалистических текстах «инженеров человеческих душ», но и в жизни их жертв-читателей. В каждом из этих случаев выражается надежда на устройство лучшей жизни «в мире сем»: например, посредством «объединенного человечества», управляемого либо «лучшими» его представителями, либо прямо «мировым правительством». В философии Соловьева идея теократии имеет - в рассматриваемом нами контексте - архетипические рождественско-преобразовательные коннотации, тогда как в повести об антихристе можно констатировать доминанту Воскресения. В том и другом случаях доминанта непременно соседствует с субдоминантой, поэтому, в частности, философское наследие Вл.Соловьева и явилось не только основанием «нового религиозного сознания», но и разнонаправленных тенденций в культурной жизни России ХХ века. Например, в «Философии общего дела» Федорова акцент сделан именно на победе над смертью. Очевидно, именно пасхальный архетип русской культуры мог привести к появлению столь грандиозного и поражающий сознание философского «проекта». Однако пасхальность здесь осложнена и модернизирована «рождественскими» упованиями на кардинальное изменение сынами мирового жизнеустройства.

Для эстетики русского символизма характерно фундаментальное изменение отношений между доминантным и субдоминантным полюсами христоцентризма, при котором можно заметить смещение литургического акцента в сторону Рождества, сопровождаемое и другими характерными культурными трансформациями. В этом смысле символизм представляет собой великий переворот, в итоге которого, вероятно, произошло глобальное смещение эстетической и духовной доминанты русской культуры, после чего иным стал сам магистральный вектор ее развития. Недаром А. Блок в романе Пастернака толкуется как явление именно Рождества.

Русский футуризм, как и другие «авангардные» направления, несколько брутальным образом, но продолжает ту же «рождественскую» линию символизма. В эстетике соцреализма также можно усмотреть какое-то профанированное, но все-таки узнаваемое замещение пасхального архетипа советским вариантом архетипа рождественского. Так, глобальная трансформация русской христианской традиции проявилась в том, что центральная фигура советской культуры - В. И. Ленин - не нуждается в воскресении, ибо в субстанциальном смысле он никогда не умирал: он, как известно, «всегда живой», «живее всех живых» и т. п. Поэтому важнейшим событием становится не избыточное в данном случае «воскресение», а сам факт его рождения, имеющий отчетливо манифестируемое сакральное значение и глубинно связанный с рождением нового мира (который также вовсе не собирается «умирать», будучи лишенным всякой эсхатологической перспективы).

Флуктуация в символистскую эпоху до того времени еще вполне традиционной русской культуры, породила принципиальную множественность постсимволистских ветвей этой культуры, не сводимых к какому-либо одному литературному направлению. Сам же Постсимволизм мне представляется, если использовать синергийную терминологию, особой зоной бифуркации для диссипатирующей к началу ХХ века отечественной светской культуры. Из этого отнюдь не следует, что пасхальный архетип перестал быть значимым для русской словесности.

Именно пасхальная ветвь христоцентризма продолжает быть доминантной для таких авторов, как Иван Шмелев. Но не только традиционалисты, но и былые авангардисты вполне могли наследовать той же пасхальной традиции. Так, «Доктор Живаго» представляет собой не что иное, как пасхальный роман. Он начинается со сцены похорон, а завершается стихотворными строками о Воскресении и предстании перед Богом: «Я в гроб сойду и в третий день восстану». Структура романа представляет собой художественно организованное паломничество к Пасхе, к новой жизни. Не случайно завершающая - стихотворная - часть романа продолжает единую нумерацию прозаических частей - как посмертное существование человека продолжает его земную жизнь. Не случайно и то, что первый глагол (и одновременно первое слово романа) - это глагол движения, пути: «шли, шли и пели». Это не только личный пасхальный путь Живаго, но и предельно обобщенный путь каждого. Земная путаница во время похорон («Кого хоронят? Живаго. Да не его. Ее. Все равно») - эта путаница важна только в малой - земной перспективе: «Царствие небесное», о котором говориться в том же абзаце, объемлет равно «ее» и «его»: каждого из Живаго (т. е. живущих).

Вместе с тем было бы весьма плодотворным, на мой взгляд, описание как метаморфоз, так и псевдоморфоз которые происходят с рождественским и пасхальным арехтипами в русской литературе ХХ в. Так, в горьковской повести «Мать» пасхальная атрибутика используется именно потому, что, по-видимому, призвана ударным образом воздействовать на читательское сознание, сместить доминанту читательских ожиданий. Поднимающий «народ» на борьбу за лучшее будущее Сын Матери призван, согласно логике автора, заместить Христа как недолжного Мессию. Мутация горизонта читательских ожиданий - если вспомнить Изера - в диктуемом автором направлении - и является конечной целью горьковской повести.

В символистских и околосимволистских кругах отношения между Святой Русью и Россией осмысливались зачастую отнюдь не в качестве отношения между идеальным инвариантом и его земным несовершенным воплощением, а в качестве, так сказать, членов бинарной оппозиции. Парадоксальным образом одним из возможных глубинных источников этого противопоставления является как раз пасхальный архетип: для того, чтобы воскреснуть, совершенно недостаточно частичного, постепенного улучшения. Скажем, постепенного улучшения недолжной российской жизни. Поскольку Воскресение (Пасха) - это окончательная победа над смертью, одоление смерти, можно говорить об их таинственной связи: без смерти Воскресения, увы, не бывает. Однако Воскресения не бывает не только без смерти, но и без твердой веры в реальную возможность этого чуда; вера же немыслима без строгого и серьезного отнологического разделения святого и греховного. Тогда как именно размывание границ между сакральным и профанным, игровое отношение как к «божественному», так и к «чертовщине» привело в России первой четверти ХХ века, не знавшей культуры возрожденческого «плюрализма», вначале к девальвации подлинных духовных ценностей, а затем и к русской Катастрофе.

Если Рождество и Пасху обозначить - вполне в соответствии с христианской традицией - символами звезды и креста, как я уже говорил ранее, то многие тексты ХХ века (особенно советского периода) находятся, так сказать, между крестом и звездой. Особенно интересна в этом контексте поэтика А. Платонова. Так, и «Котлован» и «Чевенгур» являются топосом чаемого общего воскресения. Однако пасхальное начало здесь претерпевает злокачественной псевдоморфозу. Я подчеркивал, что уже «общее дело» Федорова обнаруживает две компоненты: пасхальное основание этого «дела» - преодоление смерти - как бы дополняется (но тем самым и искажается) «рождественским» стремлением преобразить мир посредством посюстороннего «воскрешения» отцов.

Два различных мистических ориентира в мире А. Платонова, угадываются в бесхитростном вопросе чевенгуровского «прочего» о советской звезде: «почему она теперь главный знак на человеке, а не крест и не кружок». Ответ коммунистического фарисея Прошки («красная звезда обозначает пять материков земли, соединенных в одно руководство и окрашенных кровью жизни») не удовлетворяет «прочего». Чепурный «брал в руки звезду и сразу видел, что она - это человек, который раскинул свои руки и ноги, чтобы обнять другого человека». Телесность звезды сопоставляется с крестом, который, по словам «прочего», «тоже человек».

«Раньше,- по словам платоновского персонажа,- люди одними руками хотели друг друга удержать, а потом не удержали - и ноги расцепили и приготовили». Удержание людей крестом (христианское одоление смерти) и «расцепление» ног, потенциально связанное в данном контексте с рождением, и представляют собой, собственно говоря, различные способы ориентации в мире.

Если на языке этих символов попытаться сформулировать основную проблему платоновского космоса, то, по-видимому, она состоит именно в том, что земная ориентация на Рождение - звезду (пусть и на рождение нового мира) - предполагает, прежде всего, все же доминанту телесности человека («у него тело устроено для объятий», поэтому, между прочим, как раз телесные объятия - далеко не всегда сексуально окрашенные - занимают такое значительное место в романе). Отсюда, например, характеристика собранных Прошкой женщин, которые одновременно определяются как «прихожанки Чевенгура» и «восьмимесячные ублюдки», так преждевременно «истратившие» свое тело, что им требуется именно новое рождение - в самом буквальном телесном смысле («Пускай им девятым месяцем служит коммунизм.- И верно!.. Они в Чевенгуре, как в теплом животе, скорей дозреют и уж тогда целиком родятся»).

Доминанта телесности проявляется и в жуткой сцене корчевания крестов на кладбище. Тогда как Воскресение имеет иную доминанту и требует преодоления телесности, неизбежно связанной со смертью. Совместить же то и другое - даже и в пределах коммунизма - оказывается невозможным, как ни «опорожняй» для него место на земле. «Кружок» же, о котором также спрашивает «прочий», по-видимому, символизирует бесплодную - и равнодушную к страданиям человека - циклическую повторяемость, не предполагающую ни «революционного», ни пасхального преодоления телесности.

Сюжет Чевенгура в целом и представляет собой не возвращение утопии к истории, как это полагает, например, Ханс Гюнтер, а безблагодатное возвращение к природной цикличности. «Кружок», о котором говорит «прочий», доминирует уже в конце первого абзаца романа: «давали ему на кадку новые обручи подогнать, а он занимался устройством деревянных часов, думая, что они должны ходить без завода - от вращения земли». Кадка, обручи, деревянные часы; наконец, вращение земли - все это так или иначе объединяется идеей круговорота, возвращения к исходному природному - а не историческому - состоянию. Путь Александра Дванова обозначен в самом начале романа: «и этот из любопытства утонет». Однако неудовлетворенность пасхальным преодолением этой цикличности и крушение надежд на революционный «прорыв», когда «звезда» должна была одолеть как «кружок», так и «крест», приводит к энтропии мира.

Контаминация в пределах одной культурной системы двух различных архетипических ориентиров и непроясненость доминанты этой системы может привести не только к чаемому «синтезу», но иногда чревата таким «культурным взрывом», который потенциально способен уничтожить и саму эту культурную систему.

Об авторе. Иван Андреевич Есаулов - известный православный ученый, профессор Российского государственного гуманитарного университета. Теоретик и историк русской литературы. Автор книг «Категория соборности в русской литературе» и «Пасхальность русской словесности». В своих трудах И. А. Есаулов пытается осмыслить русскую литературу в контексте христианской традиции и ее трансформации в ХХ веке, а также занимается теоретическим обоснованием подобного подхода.

Здесь приведен отрывок из выступления ученого на презентации книги «Пасхальность русской словесности» в Библиотеке-фонде «Русское Зарубежье» (18 января 2005 г.). И. А. Есаулов рассказывает о принципиальных различиях восточного и западного культурных миров, о разнице в мировоззрении католиков и православных, основанной на преимущественном акценте на Рождество или Пасху в католическом и православном вероучении.

Нет ничего нового в мысли, что западный мир не похож на восточный. Одна из точек зрения такова: тому причиной преимущественный акцент на Воплощении Сына Божьего, существующий в западной католической культуре, и акцент на Воскресении Спасителя, важный для православного мира.

Иван Андреевич Есаулов - известный православный ученый, профессор Российского государственного гуманитарного университета. Теоретик и историк русской литературы. Автор книг «Категория соборности в русской литературе» и «Пасхальность русской словесности». В своих трудах И.А. Есаулов пытается осмыслить русскую литературу в контексте христианской традиции и ее трансформации в ХХ веке, а также занимается теоретическим обоснованием подобного подхода.

Сегодня мы приводим отрывок из выступления ученого на презентации книги «Пасхальность русской словесности» в Библиотеке-фонде «Русское Зарубежье» (18 января 2005 г.). И.А. Есаулов рассказывает о принципиальных различиях восточного и западного культурных миров, о разнице в мировоззрении католиков и православных, основанной на преимущественном акценте на Рождество или Пасху в католическом и православном вероучении.

Христоцентризм является важнейшим атрибутом христианской культуры как таковой. Годовой литургический цикл ориентирован как раз на события жизни Христа. Основными из них являются Его Рождение и Воскресение. Поэтому важнейшими событиями литургического цикла являются празднование Рождества и Пасхи. Это выражается в символике звезды и креста . Если в западной традиции можно усмотреть акцент на Рождество (и, соответственно, говорить о рождественском архетипе), то в традиции Восточной Церкви празднование Воскресения остается главным праздником не только в конфессиональном, но и в общекультурном плане, что позволяет высказать гипотезу о наличии особого пасхального архетипа и его особой значимости для русской культуры.

Под архетипами в данном случае понимаются, в отличие от К. Г. Юнга, не всеобщие бессознательные модели, но такого рода трансисторические «коллективные представления», которые формируются и обретают определенность в том или ином типе культуры. Иными словами, это культурное бессознательное : сформированный той или иной духовной традицией тип мышления , порождающий целый шлейф культурных последствий, вплоть до тех или иных стереотипов поведения. Подобные представления часто не осознаются на рациональном уровне самими носителями той или иной культуры, но могут быть выделены в результате специального научного описания.

Не хотелось бы быть понятым таким образом, что православие тем самым противопоставляется другим христианским конфессиям. Я основываюсь лишь на том несомненном факте, что в России Пасха до сих пор является главным праздником не только в конфессиональном смысле , но и в культурном. Тогда как в западном христианстве Пасха в культурном пространстве словно бы уходит в тень Рождества. Это различие, по-видимому, нельзя объяснить лишь дальше продвинувшимся процессом секуляризации на Западе или же, как его следствием, коммерциализацией Рождества: речь идет о более глубинных предпочтениях, которые отчетливо проявились в области культуры и которые нельзя элиминировать без существеннейшего искажения всей тысячелетней истории параллельного существования восточной и западной половин христианского мира.

В западном варианте христианской культуры акцентируется не смерть и последующее Воскресение Христа, а сам Его приход в мир, рождение Христа, дающее надежду на преображение и здешнего земного мира. Рождество, в отличие от Пасхи, не связано непосредственно с неотменимой на земле смертью. Рождение существенно отличается от Воскресения. Приход Христа в мир позволяет надеяться на его обновление и просвещение. Однако в сфере культуры можно говорить об акцентировании земных надежд и упований, разумеется, освещаемых приходом в мир Христа; тогда как пасхальное спасение прямо указывает на небесное воздаяние. Наконец, та и другая традиции исходят из признания Богочеловеческой природы Христа, но западной ветви христианства, по-видимому, все-таки ближе земная сторона этой природы (то, что Спаситель - Сын человеческий), православию же ближе Его Божественная сущность. Каждый из инвариантов не существует в качестве единственного культурообразующего фактора, но является доминантным , сосуществуя с субдоминантным фоном. Именно поэтому мне хотелось бы настаивать на акцентировании тех или иных моментов, а не на их наличии или отсутствии в христианской цивилизации.

Выделенные архетипы, будучи явлением культурного бессознательного, сохраняют свои «ядра», но при этом способны видоизменяться. Так, жизнетворчество как романтиков, так и символистов понимается в этом контексте как проявление рождественского архетипа. Оно же является средним звеном между собственно религиозным Преображением и позднейшим жизнестроительством .

Как пасхальная культурная установка, так и рождественская могут быть «чреваты» своими собственными метаморфозами и псевдоморфозами, которые можно объяснить общим процессом секуляризации культуры. Так, жертвенность во имя Христа может утерять собственно христианский смысл и быть использована в совершенно иных целях. Равно как и рождественское преображение мира, если вымывается тот же христианский его компонент, превращается в насильственную переделку как мира, так и самого человека.

В тексте и подтексте русской литературы XIX века и более ранних веков доминирует пасхальный архетип - причем, даже у тех авторов, которые вовсе не были замечены в «излишней» религиозности. В книге я подробно описываю как этот архетип проявляется на различных уровнях произведений. В литературе «серебряного века», на мой взгляд, обнаруживается флуктуация этой пасхальной доминанты.

Так, уже в теократической утопии Вл.Соловьева, предполагающего грядущее соединение римского архиерея с русским царем, то есть католического священства и православного царства, можно заметить «всеединство», восходящее к рождественскому архетипу. Речь идет о том, что сам факт рождения Христа имеет для Вл.Соловьева кардинальное значение, как бы обещая некое общее прогрессивное развитие человечества: рождение Спасителя, согласно этой логике, уже само по себе, словно бы независимо от Его крестных мук, смерти на кресте и последующего Воскресения свидетельствует о будущем примирении, благодатном преобразовании (изменении) мира.

Вытекающая из теократических надежд Вл.Соловьева и его представлений о Богочеловечестве идея преображения мира, глубинно связанная с рождественским архетипом, позднее трансформируется в идею жизнетворчества, так прельстившую русских символистов, а затем и жизнестроительства , реализованного не только в соцреалистических текстах «инженеров человеческих душ», но и в жизни их жертв-читателей. В каждом из этих случаев выражается надежда на устройство лучшей жизни «в мире сем»: например, посредством «объединенного человечества», управляемого либо «лучшими» его представителями, либо прямо «мировым правительством». В философии Соловьева идея теократии имеет - в рассматриваемом нами контексте - архетипические рождественско-преобразовательные коннотации, тогда как в повести об антихристе можно констатировать доминанту Воскресения. В том и другом случаях доминанта непременно соседствует с субдоминантой, поэтому, в частности, философское наследие Вл.Соловьева и явилось не только основанием «нового религиозного сознания», но и разнонаправленных тенденций в культурной жизни России ХХ века. Например, в «Философии общего дела» Федорова акцент сделан именно на победе над смертью. Очевидно, именно пасхальный архетип русской культуры мог привести к появлению столь грандиозного и поражающий сознание философского «проекта». Однако пасхальность здесь осложнена и модернизирована «рождественскими» упованиями на кардинальное изменение сынами мирового жизнеустройства.

Для эстетики русского символизма характерно фундаментальное изменение отношений между доминантным и субдоминантным полюсами христоцентризма, при котором можно заметить смещение литургического акцента в сторону Рождества, сопровождаемое и другими характерными культурными трансформациями. В этом смысле символизм представляет собой великий переворот, в итоге которого, вероятно, произошло глобальное смещение эстетической и духовной доминанты русской культуры, после чего иным стал сам магистральный вектор ее развития. Недаром А.Блок в романе Пастернака толкуется как явление именно Рождества.

Русский футуризм, как и другие «авангардные» направления, несколько брутальным образом, но продолжает ту же «рождественскую» линию символизма. В эстетике соцреализма также можно усмотреть какое-то профанированное, но все-таки узнаваемое замещение пасхального архетипа советским вариантом архетипа рождественского. Так, глобальная трансформация русской христианской традиции проявилась в том, что центральная фигура советской культуры - В.И.Ленин - не нуждается в воскресении, ибо в субстанциальном смысле он никогда не умирал: он, как известно, «всегда живой», «живее всех живых» и т.п. Поэтому важнейшим событием становится не избыточное в данном случае «воскресение», а сам факт его рождения, имеющий отчетливо манифестируемое сакральное значение и глубинно связанный с рождением нового мира (который также вовсе не собирается «умирать», будучи лишенным всякой эсхатологической перспективы).

Флуктуация в символистскую эпоху до того времени еще вполне традиционной русской культуры, породила принципиальную множественность постсимволистских ветвей этой культуры, не сводимых к какому-либо одному литературному направлению. Сам же Постсимволизм мне представляется, если использовать синергийную терминологию, особой зоной бифуркации для диссипатирующей к началу ХХ века отечественной светской культуры. Из этого отнюдь не следует, что пасхальный архетип перестал быть значимым для русской словесности.

Именно пасхальная ветвь христоцентризма продолжает быть доминантной для таких авторов, как Иван Шмелев. Но не только традиционалисты, но и былые авангардисты вполне могли наследовать той же пасхальной традиции. Так, «Доктор Живаго» представляет собой не что иное, как пасхальный роман . Он начинается со сцены похорон, а завершается стихотворными строками о Воскресении и предстании перед Богом: «Я в гроб сойду и в третий день восстану». Структура романа представляет собой художественно организованное паломничество к Пасхе, к новой жизни. Не случайно завершающая - стихотворная - часть романа продолжает единую нумерацию прозаических частей - как посмертное существование человека продолжает его земную жизнь. Не случайно и то, что первый глагол (и одновременно первое слово романа) - это глагол движения , пути: «шли, шли и пели». Это не только личный пасхальный путь Живаго, но и предельно обобщенный путь каждого. Земная путаница во время похорон («Кого хоронят? Живаго. Да не его. Ее. Все равно») - эта путаница важна только в малой - земной перспективе: «Царствие небесное», о котором говориться в том же абзаце, объемлет равно «ее» и «его»: каждого из Живаго (т.е. живущих).

Вместе с тем было бы весьма плодотворным, на мой взгляд, описание как метаморфоз, так и псевдоморфоз которые происходят с рождественским и пасхальным арехтипами в русской литературе ХХ в. Так, в горьковской повести «Мать» пасхальная атрибутика используется именно потому, что, по-видимому, призвана ударным образом воздействовать на читательское сознание, сместить доминанту читательских ожиданий. Поднимающий «народ» на борьбу за лучшее будущее Сын Матери призван, согласно логике автора, заместить Христа как недолжного Мессию. Мутация горизонта читательских ожиданий - если вспомнить Изера - в диктуемом автором направлении - и является конечной целью горьковской повести.

В символистских и околосимволистских кругах отношения между Святой Русью и Россией осмысливались зачастую отнюдь не в качестве отношения между идеальным инвариантом и его земным несовершенным воплощением, а в качестве, так сказать, членов бинарной оппозиции. Парадоксальным образом одним из возможных глубинных источников этого противопоставления является как раз пасхальный архетип: для того, чтобы воскреснуть , совершенно недостаточно частичного, постепенного улучшения. Скажем, постепенного улучшения недолжной российской жизни. Поскольку Воскресение (Пасха) - это окончательная победа над смертью, одоление смерти, можно говорить об их таинственной связи: без смерти Воскресения, увы, не бывает. Однако Воскресения не бывает не только без смерти, но и без твердой веры в реальную возможность этого чуда; вера же немыслима без строгого и серьезного отнологического разделения святого и греховного. Тогда как именно размывание границ между сакральным и профанным, игровое отношение как к «божественному», так и к «чертовщине» привело в России первой четверти ХХ века, не знавшей культуры возрожденческого «плюрализма», вначале к девальвации подлинных духовных ценностей, а затем и к русской Катастрофе.

Если Рождество и Пасху обозначить - вполне в соответствии с христианской традицией - символами звезды и креста, как я уже говорил ранее, то многие тексты ХХ века (особенно советского периода) находятся, так сказать, между крестом и звездой . Особенно интересна в этом контексте поэтика А.Платонова. Так, и «Котлован» и «Чевенгур» являются топосом чаемого общего воскресения. Однако пасхальное начало здесь претерпевает злокачественной псевдоморфозу. Я подчеркивал, что уже «общее дело» Федорова обнаруживает две компоненты: пасхальное основание этого «дела» - преодоление смерти - как бы дополняется (но тем самым и искажается) «рождественским» стремлением преобразить мир посредством посюстороннего «воскрешения» отцов.

Два различных мистических ориентира в мире А.Платонова, угадываются в бесхитростном вопросе чевенгуровского «прочего» о советской звезде: «почему она теперь главный знак на человеке, а не крест и не кружок». Ответ коммунистического фарисея Прошки («красная звезда обозначает пять материков земли, соединенных в одно руководство и окрашенных кровью жизни») не удовлетворяет «прочего». Чепурный «брал в руки звезду и сразу видел, что она - это человек, который раскинул свои руки и ноги, чтобы обнять другого человека». Телесность звезды сопоставляется с крестом, который, по словам «прочего», «тоже человек».

«Раньше, - по словам платоновского персонажа, - люди одними руками хотели друг друга удержать, а потом не удержали - и ноги расцепили и приготовили». Удержание людей крестом (христианское одоление смерти) и «расцепление» ног, потенциально связанное в данном контексте с рождением, и представляют собой, собственно говоря, различные способы ориентации в мире.

Если на языке этих символов попытаться сформулировать основную проблему платоновского космоса, то, по-видимому, она состоит именно в том, что земная ориентация на Рождение - звезду (пусть и на рождение нового мира) - предполагает, прежде всего, все же доминанту телесности человека («у него тело устроено для объятий», поэтому, между прочим, как раз телесные объятия - далеко не всегда сексуально окрашенные - занимают такое значительное место в романе). Отсюда, например, характеристика собранных Прошкой женщин, которые одновременно определяются как «прихожанки Чевенгура» и «восьмимесячные ублюдки», так преждевременно «истратившие» свое тело, что им требуется именно новое рождение - в самом буквальном телесном смысле («Пускай им девятым месяцем служит коммунизм. - И верно!... Они в Чевенгуре, как в теплом животе, скорей дозреют и уж тогда целиком родятся »).

Доминанта телесности проявляется и в жуткой сцене корчевания крестов на кладбище. Тогда как Воскресение имеет иную доминанту и требует преодоления телесности, неизбежно связанной со смертью. Совместить же то и другое - даже и в пределах коммунизма - оказывается невозможным, как ни «опорожняй» для него место на земле. «Кружок» же, о котором также спрашивает «прочий», по-видимому, символизирует бесплодную - и равнодушную к страданиям человека - циклическую повторяемость, не предполагающую ни «революционного», ни пасхального преодоления телесности.

Сюжет Чевенгура в целом и представляет собой не возвращение утопии к истории, как это полагает, например, Ханс Гюнтер, а безблагодатное возвращение к природной цикличности. «Кружок», о котором говорит «прочий», доминирует уже в конце первого абзаца романа: «давали ему на кадку новые обручи подогнать, а он занимался устройством деревянных часов, думая, что они должны ходить без завода - от вращения земли». Кадка, обручи, деревянные часы; наконец, вращение земли - все это так или иначе объединяется идеей круговорота, возвращения к исходному природному - а не историческому - состоянию. Путь Александра Дванова обозначен в самом начале романа: «и этот из любопытства утонет». Однако неудовлетворенность пасхальным преодолением этой цикличности и крушение надежд на революционный «прорыв», когда «звезда» должна была одолеть как «кружок», так и «крест», приводит к энтропии мира.

Контаминация в пределах одной культурной системы двух различных архетипических ориентиров и непроясненость доминанты этой системы может привести не только к чаемому «синтезу», но иногда чревата таким «культурным взрывом», который потенциально способен уничтожить и саму эту культурную систему.

Маленькой девочке Марусе подарили на Пасху небольшую корзинку цветущих ландышей. Это было ранней весной, на улицах и в саду лежал талый снег, на проталинах земля была черна, а деревья были голы.
Маруся была рада цветам; каждое утро, просыпаясь, она первым делом смотрела на цветы и вдыхала их нежный аромат. Выставляла их на солнышко, поливала их водой.
Но проходили дни за днями, и снежно-белые колокольчики цветов потускнели, съежились и, наконец, стали осыпаться. Только длинные, гладкие листья оставались такими же зелёными.
Дружно наступила весна. День ото дня солнце грело жарче землю и сгоняло последний снег. Обнажилась земля. В саду показались первые зелёные стрелки травки; а листья ландышей не увядали и всё оставались такими же зелеными.
Стали прибирать сад - расчищать дорожки, посыпать их песком, вскапывать клумбы для цветов, сгребать в кучи прошлогодний жёлтый лист.
Маруся стала выносить ландыши на волю: поставит на солнышко и смотрит на них - вот, думает, оживут они и снова зацветут.
Тогда мама научила Марусю сделать вот что: выкопать под ёлкой в тени ямку, разрыхлить землю и посадить туда ландыши. Так и сделала Маруся.
Всё лето ландыши не увядали, но цветов на них не было…
Пришла осень, а за нею - зима. И всё засыпало снегом.
Уснули ландыши под белым покрывалом. И думала Маруся, что погибли её цветы, и не раз в холодные зимние дни вспоминала про них. Но когда снова наступила весна, Маруся увидала на том месте, где были посажены ландыши, тонкие, нежно-зеленые трубочки. Они робко глядели сквозь ветви ёлки на голубое небо, на ясное солнышко: это ожили ландыши. С каждым днём ландыши становились всё больше, и скоро из них развернулись листья, среди которых был тонкий, зелёный стебелёк с маленькими, едва заметными цветочными почками.
К середине мая ландыши расцвели полным цветом, и радости Маруси не было конца.

Встретила - Евгений Елич

Яркое пасхальное утро. Гудят колокола в городе, а на хуторе в пятнадцати верстах от города тихо и зелено.
Птицы поют. Петух кричит. В старом хуторском доме по-праздничному торжественно и чисто.
Вскочила Галя с постели. Наскоро оделась. Кинулась в столовую к бабушке с радостным криком:
- Бабушка, Христос Воскресе!
- Воистину Воскресе! - ответила бабушка, целуя Галю, и отдала ей желтое каменное яичко, о котором Галя давно мечтала.
- Видишь, бабушка, я тебя первую поздравила! - хвалилась Галя.
- Да ведь ты у меня умница-разумница… Шустрая девочка! - смеётся бабушка.
- А мама не приехала? Мама когда приедет? - спрашивает Галя.
- Да за мамой я уже и лошадей на вокзал послала. Должна к обеду быть.
- Я хочу, бабушка, маму первая, самая первая, встретить. Непременно встречу! Вот это красное малюсенькое яичко возьму. Маме дам!.. - болтала Галя, пряча маленькое яичко в кармашек. - Хорошо, бабушка? Правда?
Давно уже пообедали бабушка и Галя. Скоро вечер, а мамы
нет. Галя на дворе, неподалёку от ворот играет яичками.
Красным «тупорыленьким», которое маме подарит, и желтым каменным. Катает их. В платочек завязывает. То и дело выбегает Галя из ворот на дорогу. Прикрывает глаза рукой, смотрит пристально вдаль, возвращается к бабушке на террасу и говорит:
- Поезд опоздал, бабушка? Да?
Надувает сердито губки и прибавляет:
- Мама едет, а поезд опаздывает. А я жду маму. Зачем он опаздывает?
- А ты побегай, поиграй - и не заметишь, как время пролетит, - советует бабушка.
Но Галя не хочет играть. Она взбирается на стул возле бабушки, кладет платочек с яичками возле себя и спрашивает:
- А мама мне куклу привезет. Да, бабушка? Большую-большую, в красной шапочке? И чтобы глаза закрывала…
- Правда, правда, - уверяет бабушка.
- Вот хорошо-то, вот хорошо, - кричит Галя, хлопает в ладоши и бежит во двор, к черной лохматой собаке Жучке.
- Жучка, Жучка, а у меня будет большая кукла - «Красная Шапочка». Мама из Москвы привезет.
Понеслась с Жучкой к пруду, где пастушок Митя играет.
- Пойдем, Митя, маму встречать, - просит Галя.
А Митя и слушать не хочет.
Вернулась Галя обиженная во двор. Скучно ей. Мама не едет. В комнатах пусто. Работник Степан ушел с женой в деревню. Бабушка на террасе толстую скучную книжку читает. Одна Жучка с Галей. Нашла Жучка коротенькую палку, в зубы взяла. Гордо так, медленно мимо Гали проходит, дразнит: «Отними, мол, попробуй».
Раззадорилась Галя:
- Ах ты, Жук потешный, Жучище, - приговаривает. - Ах ты, ах ты…
Ухватилась обеими ручонками за палку, к себе тащит. Рычит Жучка, палки не даёт. Видит Галя - не одолеть ей Жучки. Бросила палку вырывать, сама к саду побежала:
- Жучка, Жучка! Коровы в сад зашли!
Бросила Жучка палку. Кинулась с лаем в сад. А Галя палку схватила, смеётся:
- Эх, простофиля, простофиля.
Убежала Жучка, а Гале еще скучнее, еще досаднее. Стук колёс услыхала Галя за воротами: схватила красненькое яичко, побежала по утоптанной дороге навстречу едущим - думала мама. Поближе подбежала, видит - чужие. Лошадь чужая, кучер чужой. Проехал тарантас. С неистовым лаем унеслась за ним Жучка. А Галя решила:
- Пойду на бугор, встречу маму. Христос Воскресе скажу… Непременно встречу!
Пошла Галя по укатанной дороге дальше; вдоль опушки темного леса идёт - сторонится - знает, что там, в лесу, глубокая яма, в которой волки зимой сидят. Страшно Гале стало: вдруг волк выскочит. Позвала Галя тоненьким голосом:
- Жучка, Жучка!
Откуда-то, через лес принеслась к ней чёрная Жучка. Успокоилась Галя:
- Идем, Жучка, маму встречать!
Жучка рада, руки Галины лижет, ласкается. Идут вместе по дороге твёрдой, укатанной, Жучка и Галя. На бугор взошли.
Слева озимь зеленеет; справа поле да низина, а за ними овраг, лес и белая полоса речки. Жаворонок высоко в небе поёт свое весеннее «тили-тили». Остановилась Галя, подняла головенку, смотрит высоко вверх, на исчезающую в синеве птичку. Хорошо ей. Звенит, звенит песенка. Близко-близко зазвенела другая. Видит Галя - птичка в траву на землю упала.
- Поймать бы мне жаворонка!
Бросилась по хлебам. Упорхнул жаворонок из-под самых ног. Сердце Галочкино забилось-забилось от испуга. Жучка кинулась для вида следом за вспорхнувшей птичкой, залаяла, села на дороге.
Стемнело; из оврага соседнего пахнуло сыростью. Стало свежо и страшно. Хочет Галя домой к бабушке вернуться, да туда идти еще страшнее: там волчья яма. Притомилась Галя, присела на глыбу чёрной земли. Яичко мамино на колени положила. Жучка походила, порыла землю возле Гали и легла, вытянув лапы. Слушает Галя - не едет ли мама?
Нет, не слышно!..
Ветерок пробежал. Расправляя крылья, прошла, переваливаясь, большая сонная птица. Солнце скрылось. Мама не едет.
«Почему мама не едет?» - думает Галя, и страшно, и тоскливо становится на душе. Темнота закрыла от Гали дорогу.
В тишине каждый шорох и звук пугают ее. Вон где-то вдали грянул выстрел и докатился до Гали. Вскочила Галя. Перепуганная закричала:
- Мама, мама!
Прислушалась. Крикнула еще раз:
- Бабушка! Мама!
Заплакала, задрожала Галя. О Жучке вспомнила. Подошла, села, обняла её за тёплую шею - прилегла, всхлипывая, к Жучке. Жучка голову на Галины колени положила. Всхлипывала, всхлипывала Галя да и заснула, обласканная Жучкой. Не спит Жучка - смотрит, слушает, стережёт Галю.
Проснулась Галя от конского топота, криков Митиных, лая Жучки и от того ещё, что упала она с мягкой Жучкиной спины на твёрдую землю. Пастушонок Митя несся по дороге верхом на гнедке и кричал:
- Галя, Галя!..
В темноте с коня спрыгнул.
- Галя, ты здесь? - спросил…
- Здесь, здесь! - откликнулась Галя и заплакала.
- Эх, тебя занесло-то! Маменька твоя давно приехала, по тебе убивается - а тебя вон куда занесло. Заместо городской дороги на село пошла, - ворчал Митя.
Взял на руки Галку. Крикнул грохотавшему сзади тарантасу:
- Здеся, здеся! Сюда держи!
В тарантасе подъехали кучер Никита, мама и бабушка.
- Галюська моя, милая, родная детка!.. Испугались мы, плакали, а ты вон где, - говорила мама, кутая Галю в теплый платок и горячо целуя.
- Мама, Христос Воскресе! - неожиданно громко и звонко воскликнула Галя и тихо, с дрожью в голосе, добавила:
- Только, мама, я… яичко красное потеряла… И самая последняя тебя встретила, - зарыдала горько Галя.
- Что ты, что ты, милая, - забеспокоилась мама. - Не плачь. Придем домой - ты себе другое яичко выберешь, с мамой похристосуешься. Гони, Никита, скорее домой…
Скоро Галя была дома, в бабушкиной комнате, на кровати; на руках у нее лежала большая кукла «Красная Шапочка». Возле кровати сидела, лаская Галю, мама и о чём-то говорила с бабушкой. Галя счастливо улыбалась и засыпала. Снилось Гале, что она вместе с мамой идет по дороге, а жаворонок высоко в небе поёт свое весеннее «тили-тили». Спускается всё ниже и ниже - садится на Галочкину вытянутую руку и всё поёт Гале свою звонкую, радостную песенку.

Воистину Воскрес! - Виктор Ахтеров

На улице стемнело. Было слышно, как идет дождь. Иногда капли попадали прямо в окно и сразу же превращались в маленькие струйки, стекающие вниз. Костя сидел у стола и смотрел в темное окно, хотя все, поужинав, уже разошлись, каждый по своим делам.
- Ложись спать, Костик, завтра в шесть утра уже нужно быть готовым, - напомнила мама.
Спать Косте не хотелось. Он, как будто не услышав маму, продолжал сидеть за столом. Он думал о завтрашнем дне. Пасха! «Христос Воскрес!» - будут говорить все. И нужно будет отвечать: «Воистину Воскрес!» - и улыбаться. Отвечать Костя не любил. Не то, чтобы он не верил в Воскресение, нет, он, конечно, верил. Он просто не любил отвечать.
Костя встал из-за стола и пошел в свою комнату, которая, вообще-то была не только его, они жили там вдвоем: Костя и его дядя Сергей, папин младший брат, которого он называл не дядей, а просто Сергеем, потому что он был еще совсем молодым.
Сергей еще не спал.
- Спокойной ночи, Костик, - сказал он.
- Спокойной ночи.
Костя разделся и залез под одеяло.
Так обычно случается: если знаешь, что завтра рано вставать, спать не хочется. К тому же, Косте было немного совестно, что он так думал о Пасхе. «Ведь Христос страдал за всех и за меня тоже, и теперь мы должны отмечать Его Воскресение как великий праздник. Ну и что, что нужно отвечать: «Воистину Воскрес!» Он действительно Воскрес», - говорил себе Костя, смотря на мокрые от дождя ветки акации за окном. Иногда ветер, как бы разозлившись, налетал на дерево, заставляя ветки раскачиваться вверх-вниз, и тогда Косте казалось, что это они машут ему, как бы приглашая в ночное царство сна…
…Костя шел по саду, но дождя уже не было. Было еще темно, но чувствовалось, что скоро небо на востоке станет ярче, а потом поднимется солнце, и темные деревья, растущие в саду, станут, наверное, совсем другими, приветливыми и зелеными. А пока Косте было страшновато, хотя он изо всех сил и старался выглядеть спокойным, чтобы его новый друг Рувим не подумал, что он трус. Рувим был местным парнем и показывал Косте достопримечательности района, к котором он жил.
- Это сад дяди Иосифа. Дядя Иосиф добрый! Даже если он заметит, что мы без спроса пробрались в его сад, он не будет кричать. Но сейчас все спят, кроме, наверное, римских солдат, охраняющих гроб, - рассказывал Рувим.
- Какой еще гроб? - у Кости по спине пробежали мурашки.
- Ну, пещеру, где похоронен Иисус.
- Иисус?! Здесь, в этом саду похоронен Иисус?
- Да, а ты думал зачем я тебя сюда привел, смотреть на эти деревья?
Костя не верил своим ушам.
- Только тихо, - предупредил Рувим. - Если солдаты нас заметят, нам не сдобровать.
Они прошли немного вглубь сада, и Костя увидел сверкающие медные шлемы римских воинов.
- Ух ты, как блестят, - прошептал он.
Вход в пещеру был закрыт большущим камнем, который не смогли бы отвалить не то что Костя с Рувимом, но, наверное, даже шестеро крепких воинов-охранников.
- А когда Он умер? - спросил шепотом Костя.
- Да вот, уже третий день будет. Говорят, что Он был очень хорошим учителем, справедливым и добрым. Некоторые даже говорили, что Он - Мессия, Божий Сын, потому что Он совершал много разных чудес. Но теперь, когда Его распяли, уже никто не верит этому. Многие даже смеялись над Ним, говорили, чтобы Он совершил еще одно чудо и сошел со креста, но Он ничего не отвечал им, а только смотрел на них с высоты…
- Слушай, - перебил его Костя. - Да ведь если сегодня уже третий день, то Он сейчас должен Воскреснуть!
- Не шуми, - прервал его Рувим, - а то услышат. Люди не воскресают на третий день после смерти.
- Конечно Воскреснет! Он ведь не просто человек, Он - Божий Сын!
- Ты-то откуда знаешь?
- Пойдем, подойдем поближе, сейчас сам увидишь.
Костя схватил своего друга за рукав и потащил к пещере, стараясь все же, чтобы воины не заметили их.
Но не успели они подойти к толстому дереву, за которым хотели спрятаться от воинов, как земля под ними дрогнула. Мальчики от страха прижались друг к другу. Земля под ногами опять задвигалась, как будто это была и не земля вовсе, а что-то зыбкое и ненадежное. Костя не удержался на ногах, а Рувим схватился за дерево одной рукой, другой рукой помогая Косте подняться. Внезапно все утихло, но только на мгновение. Откуда-то сверху, прямо рядом с воинами, опустился белоснежный ангел. Его лицо так сияло, что ребята должны были прикрывать глаза рукой, а еще не пришедшие в себя после землетрясения воины просто остолбенели, когда увидели его. Не обращая на них внимания, ангел подошел ко входу пещеры и отодвинул камень.
- Во силища! - сказал Костя.
Пещера открылась. Воины, совершенно ошеломленные, попадали на землю, а ангел сел на камень и поправил свои светлые волосы.
К удивлению ребят, в пещере было светло. Солнце только-только начинало освещать небо, а в пещере сиял яркий свет.
Рувим тяжело дышал над ухом у Кости.
Вдруг из пещеры вышел молодой человек в длинной белой одежде. Посмотрев с улыбкой на ангела, Он поднял руки к небу и начал что-то говорить.
- Он так похож на Иисуса, - срывающимся голосом произнес Рувим.
- Он Воскрес! Христос Воскрес! - Костя тормошил Рувима, но тот никак не мог понять, что происходит.
- Христос Воскрес, я тебе говорю, - чуть не плакал от радости Костя. - Он должен был Воскреснуть, Он ведь Сын Божий…
Вдруг кто-то положил Косте на плечо руку. Он повернул голову. Это была мама.
- Мама, Христос Воскрес! - радостно закричал он.
- Воистину Воскрес, - заулыбалась мама.
- Воистину Воскрес, - сказал, проходя мимо, Сергей. В руках у него было полотенце.
Костя понял, что проснулся.
- Христос Воскрес! - сказал встретившийся им на автобусной остановке папин друг Михаил Геннадьевич.
- Воистину Воскрес! - громко, так, что все, стоящие на остановке, посмотрели в его сторону, ответил Костя. - Воистину Воскрес! - повторил он, как бы давая всем понять, что верит в то, что говорит.
Михаил Геннадьевич, как взрослому, подал ему руку.

Maма услышала — Юлия Разсудовская

Была Страстная Суббота. Дождливая с утра погода изменилась. Солнце приветливо грело, и воздух, влажный и теплый, был свеж и чист, несмотря на уже позднее время дня. На улицах, благодаря хорошей погоде, толпилась масса народа и делового и гуляющего. Все готовились встретить праздник, все шли с пакетами: кто нес цветы, кто кондитерские коробки, кто пасхи и крашеные яйца; мальчики из разных магазинов разносили закупленное. Одним словом, все спешили, торопились, толкали друг друга и не замечали своего невежества, занятые своими думами.
У ворот одного громаднейшего многоэтажного дома на многолюдной улице стояла в раздумье девочка лет 10-ти. По её наряду и большой черной картонке можно было сразу определить, что это - девочка из мастерской дамских нарядов, посланная со сдачей сшитого платья. Она была крайне озабочена. Несколько раз принималась она пересматривать свои два кармашка, вынимая оттуда каждый раз наперсток, грязный носовой платок, напоминающий скорее пыльную тряпку, рваные перчатки и какие-то лоскутки, но очевидно, того, что она искала, не было. Личико её все становилось испуганнее и, наконец, исказилось выражением ужаса и беспомощности. Она громко зарыдала и приговаривала: - «Она изобьет меня, изобьет. Что мне делать, кому я сдам платье?»
Конечно, никто из предпраздничной толпы не обратил внимания на плачущего ребенка, и неизвестно, сколько бы времени простояла девочка, плача и не зная, что предпринять в своем горе, если бы случайно не вышел дворник посмотреть на дворе порядки.
- Чево ты ревешь тут? Тяжело нести что ль? - спросил он, поднимая с земли картонку и оглядывая маленькую, худенькую, побледневшую от испуга, девочку.
- Ну, отдохни, отдохни. Вот сюда иди, - говорил он, уводя ее под ворота, где стаяла скамейка. - Садись, отдохни, куда несешь-то? Далече еще, что ль? - участливо спрашивал он и ласково погладил головку плачущей и поправил сбившуюся косынку.
Вместо ответа растроганная непривычной лаской бедняжка еще больше залилась слезами, но вдруг слезы остановились и, вперив разом ставшие сухими глаза в доброе лицо мужчины, она спросила:
- А она не выгонит меня? Дяденька, вот что я наделала! Я потеряла записочку, куда нести платье. А сдать-то его надо здеся, в этом доме. Дяденька, вы тутошний, вы знаете. Барыня платья у хозяйки моей заказывает, ей надо всенепременно к 5-ти часам платье, к заутрени одеть. Барыня много платев шьет у хозяйки, и хозяйка ее очень любить Она меня изобьет, голодом оставить, если я вернусь обратно с платьем, и она сказала мне: - «Катька, торопись, тебе еще надо идти на Николаевскую, как вернешься. Еще другое платье нести».
Девочка торопливо рассказывала свою беду, и большие грустные глаза её с мольбой и надеждой глядели в лицо спасителя, каким ей казался теперь этот чужой и ласковый дядя.
- Ишь ты дело какое, у нас тут квартир-то настоящих барских, важных-то, 60, мыслимо ли дело их все обойти да спросить, кому. Да и время-то уже 6-ой час, - посмотрел он на часы. - Ну, ладно. А как фамилия-то твоей хозяйки-мадамы?
- Анна Егоровна, мы все так ее зовем, а больше я не знаю, - бойко ответила ободренная девчурка.
Вот оно что, - присвистнул дворник, - как оно выходит-то; нет, Катюша, сердешная моя, - тронул он опять ее по голове. - Сегодня ничего тебе не могу помочь, день-то какой, сама знаешь. Надоть нам, служивым, порядок навести во время, да в баньку сходить. А ты и фамилии своей мадамы не знаешь, значит, дела твоего я не могу поручить подручным, а должен сам устроить.
Девочка вопросительно-растерянно смотрела, видимо не понимая, в чем дело.
- Вот что я тебе скажу, - продолжал словоохотливый дядя. - Картонку ты оставь у меня, приходи завтра, и мы отыщем, чье это платье, а хозяйке ничего не говори; скажи, картонку барыня у себя оставила.
И он погладил еще раз хорошенькую головку, вполне уверенный, что грозный час минует ребенка, а потом все сгладится, можно упросить барыню простить маленькую заморенную труженицу ради великого праздника Воскресения Христова.
-Ну, беги домой скорее, не плачь, - ласково проводил дворник девочку до ворот и взял от неё картонку.
Ободренная и успокоенная Катя быстро направилась в обратный путь, который был довольно далек. Но снующая толпа мешала ей, и волей-неволей приходилось сдавливаться. В одном окне, где ее прижали прохожие, она увидала, что уже 6 часов.
«А хозяйка велела в 5 ч. быть дома», - пронеслось в ее голове. Опять страх обуял бедняжку. Она вспомнила, какая злая Анна Егоровна, когда она рассердится, как она всегда больно таскает за уши, как кричит, топает ногами, как обещает отправить ее обратно к тетке. И Катя остановилась решительно. В мозгу её перебирались все бывшие случаи гнева хозяйки.
Нет, она не вернется к хозяйке. Что ее ждет там в мастерской? Анна Егоровна сегодня очень злая весь день; она изобьет ее, запреть в темный, холодный чулан или, еще хуже, выгонит на улицу. Лучше она сама пойдет к тетке и расскажет свое горе, - решила Катя, - ведь тетка её добрая, она любить Катю, она отдала ее в ученье такой маленькой только по бедности.
От слез, страха и тяжелого раздумья Катя утомилась. Она прижалась к дому и не шевелилась… А воспоминания о прежней жизни, когда её мама была жива, назойливо лезли в усталую голову. Как было весело в этот день красить яички, готовить пасху…
С каким нетерпением ждала она, когда утром мама подойдет к ней с красивым яйцом похристосоваться! И Кате неудержимо захотелось на мамину могилку. Она хорошо знала, где схоронена была её мать: она часто там бывала с тетей. Только это далеко далеко, но Катя решила идти. Когда она достигла кладбища, уже смеркалось. И там тоже все напоминало наступление Светлого Праздника: могилки были разукрашены, везде цветы, дорожки посыпаны песком, сторожа развешивали фонарики около церкви и устанавливали какие-то столы.
Катя дошла до заветной могилки, села на холмик, молилась усердно, сама не зная, как и о чем, и передавала могилке случившуюся с ней беду, свою боязнь вернуться к хозяйке, и так говорила, будто мама её сидела рядом живая. Она не заметила, как все темнело и темнело, и, наконец, наступила тихая, теплая, светлая апрельская ночь.
Девочка решила дождаться утра на кладбище и пошла к церкви.
На богатых могилках теплились лампадки, около церкви было большое освещение. Она остановилась невдалеке и начала наблюдать. Много ходило нищих.
Вдруг к воротам кладбищенской ограды подъехал нарядный автомобиль-карета. Оттуда вышли молодая красиво одетая дама в светлом платье и господин. Они пошли навстречу человеку, который нес громадную корзину цветов, и все вместе направились к свежей украшенной ельником могилке неподалеку, где ютилась Катя. Дама указывала, как расставлять горшки, долго и много раз их переставляли, и, когда, наконец, человек ушел, она села на сделанную у могилки скамейку и задумалась. Она сидела печальная, молчаливая, сколько ни заговаривал с ней сопровождавший ее господин, она только покачивала головою. Катя подумала: - «Вот и богатая барыня, а такая грустная, о ком это она горюет?» - Ее очень это заинтересовало, и она подошла поближе, разглядывая красивые белые лилии и розы, жалея, что она бедная, не могла снести цветочка своей маме.
Дама вдруг посмотрела на девочку, хотела что-то сказать, но слезы закапали из её глаз и, точно угадав желание ребенка, она сорвала розу и подала девочке.
- Пора в церковь, - напомнил мужчина, и дама, поцеловав могилку и поправив на ней большое красное яйцо из цветов, прошептала: - «Мамочка, я приду к тебе еще, сказать «Христос Воскресе». - Они ушли. Катя проводила взглядом красивую даму и мигом отнесла подаренный цветок на могилку своей матери «В это время торжественно-величаво шел крестный ход кругом церкви, плавно качались хоругви в тихом воздухе, и далеко-далеко неслось громкое пение, колокола гудели и переливались тоненькими голосами, свечи молящихся мелькали и колыхались, образуя движущиеся огоньки. И так стало весело, радостно, что Катя замерла в восторге и очень, жалела, когда крестный ход ушел в церковь. Усталость взяла свое, ноги болели, надо было посидеть, и Катя пошла к той богатой могилке, где дама дала ей розу. Садясь на скамейку, девочка увидала на песке что-то блестящее. Она стала шарить рукою и подняла кольцо.
«Это верно уронила та дама, - подумала Катя, - надо ей отдать. А как это сделать? Вдруг она не придет сюда больше». - Немного подумав, девочка решила пойти к
автомобилю и там ждать, когда господа эти поедут домой.
Она завязала кольцо в носовой платок и, крепко зажав его ручонкой в кармашке, боялась шевельнуться, чтоб не потерять свою находку. Ждать ей пришлось недолго.
Дама и господин приближались к автомобилю. Дама горько плакала.
Катя быстро подошла к ней.
- Может-быть, вы кольцо потеряли, там, на могилке, у вашей мамы? - спросила она.
Дама схватила девочку за руку.
- Андрюша, Андрюша! - воскликнула она, - какое счастье, какая радость! Потеря этого кольца была для меня новое горе, это мамино кольцо, которое она так любила.
Ты откуда, девочка? ты сторожа дочка, наверно? Что ты делаешь одна тут ночью, отчего ты не дома? - закидала она вопросами Катю.
- Я не живу здесь, я пришла на могилку к маме, - чуть пролепетала девочка.
Волнения целого дня сказались на хрупком организме ребенка, и Катя, как подкошенная, упала на руки подхватившего ее господина.
Молодые люди свезли ее к себе домой и на другой день, узнав всю историю её, временно ее приютили, пока она совсем оправилась, а потом в память её поступка обеспечили ее капиталом, так что тетка могла взять к себе племянницу и дать ей приличное образование.

Случай в Светлый Праздник — Николай Якубовский

Это было давно. Даже очень давно, а между тем до сих пор не могу я вспомнить об этом случае, без того, чтобы краска не залила моего лица и слезы не подступили бы к горлу.
Мне было всего десять лет, но мое общественное положение (я был гимназистом первого класса) подымало меня в собственных глазах гораздо выше полутора аршин от земли. Я с презрением смотрел на своих сверстников, не имевших такого почетного звания, презирал реалистов с желтым кантом и презрительно относился к девчонкам одного со мной возраста. Надев светло-серое пальто с серебряными пуговицами, я поставил крест на все, что интересовало и привлекало меня раньше, забросил игры, считая их позорящими мое звание и, если когда и вспоминал о них, то не иначе, как о том давно прошедшем времени, когда я «был маленьким». Теперь же я стал большим и должен был заниматься серьезными делами. Я ходил по комнатам с глубокомысленным видом, заложив руки за спину, и насвистывал «чижика», так как, к своему огорчению, не знал более никакого мотива. Прежние свои знакомства постарался прекратить и даже был настолько жесток, что послал своему бывшему другу Соничке Баташевой записку, сообщив ей, что «между нами все кончено».
Свои симпатии я перенес на Катеньку Подобедову, четырнадцатилетнюю девочку, дочь генерала, нашего дальнего родственника. То обстоятельство, что Катенька разрешила мне бывать в их доме запросто, еще более возвысило меня в собственных глазах, и я каждое утро усиленно натирал себе верхнюю губу керосином, чтобы поскорее выросли усы.
Итак, я уже большой, принят в лучших домах Петербурга, у Подобедовых бываю запросто, чего же еще нужно начинающему жизнь молодому человеку?
Однако для полного счастья мне не хватало еще мундира. Темно-синего мундира с блестящими пуговицами, с высоким воротником, обшитым галунами, и с двумя карманами назади. О, эти карманы! такие же точно, как у папиного сюртука. Карманы назади! нет вы не знаете, что значит иметь карманы назади. Ведь это так гордо, так солидно! Желание иметь мундир не давало мне покоя ни днем, ни ночью. Мундир мне стал необходим, как хлеб, как воздух. Нет, более того…
Уже три месяца я «подъезжал» к родным с намеками насчет мундира. Каждый день за обедом, стараясь казаться спокойным, и как бы с огорчением, я говорил, что «кажется», по новым правилам, все гимназисты обязаны иметь мундир. А когда меня спрашивали: «ты очень хочешь иметь мундир?» я невозмутимо отвечал:
- Что ж хотеть-то, велят, так поневоле оденешь.
Однако, как бы то ни было, но к Пасхе, к той самой Пасхе, о которой я без слез не могу вспомнить, мне сшили мундир.
О, это был счастливейший день в моей жизни! Как сейчас помню, сколько усилий стоило мне доказать, что он вовсе не узок и не давит мне горла, хотя на самом деле, я чувствовал себя в нем как в пеленках и буквально не мог дышать. Но я втягивал в себя воздух, подбирал живот и доказывал всем, что мундир скорее широк, чем узок. Я боялся хоть на один миг выпустить его из своих рук, чтобы не потерять окончательно.
Когда портной ушел, я первым делом осмотрел карманы. Все в порядке, моя «гордость» оказалась на месте. Целый час не хотел снимать с себя своего приобретения, и важно ходил из угла в угол, заложа руки за спину и держа два пальца правой руки в драгоценном кармане. Нет, вы посмотрите, сколько солидности!
Я с нетерпением стал ждать того дня, когда надев свой новый мундир, я пойду самостоятельно, без старших, делать визиты.
А визитов было много. Я даже составил целый список лиц, которым должен буду засвидетельствовать свое почтение, чтобы кого не забыть и не обидеть. Прежде всего к директору гимназии - расписаться в книге, затем к бабушке, папиной маме; оттуда к дедушке, маминому папе; потом к тете Соне, к дяде Вите и, наконец, к Катеньке Подобедовой. Я нарочно оставил визит к Катеньке под конец, хотя они жили на другом углу Невского, чтобы, отделавшись от неприятных служебных визитов, отдохнуть в приятном дамском обществе.
Утром в Светлый праздник я встал ранее обыкновенного и принялся скоблить и чистить свой новый мундир. Не оставив на нем ни одной пылинки, я торжественно приступил к облачению.
Целый час перед большим зеркалом я то снимал, то надевал мундир; двадцать раз перевязывал галстучек и только к 11 часам был настолько прилично одет, что мог со спокойной совестью отправиться с визитами. Наскоро выпив стакан (заметьте стакан, а не чашку) кофе, я, надушенный цветочным одеколоном, в белых фильдекосовых перчатках, без пальто (Пасха была теплая), преисполненный собственного достоинства, вышел на улицу.
День тянулся возмутительно долго. Везде так страшно задерживали, что только в половине третьего я смог, наконец, позвонить у подъезда Подобедовского дома.
У Подобедовых было много гостей. Нарядные важные дамы, разодетые мужчины во фраках, шитых золотом мундирах, военные, штатские, наполняли гостиную. Слышался какой-то гул голосов: шутки, смех, пение, - все сливалось во что-то могучее и неопределенное.
Вид этого большого блестящего общества настолько ошеломил меня, что вместо развязности, с какой я собирался войти в гостиную, я робко остановился в самых дверях и шаркнул ногой, отвешивая общий поклон.
- А, вот и будущий министр пожаловал, - услышал я голос генерала (он всегда меня звал министром), - милости просим, милости просим. Катенька, - закричал он, повернувшись к противоположной двери, - беги скорей, министр пришел.
- Коленька? - послышался из соседней комнаты вопросительный голос Кати, - пусть идет сюда, я с гостями.
Звук ее голоса придал мне храбрости, и я уже более развязно обошел по очереди всех гостей и, деликатно шаркая ногой, поздравил всех с праздником Воскресения Христова.
Свободен! Робость как рукой сняло. Я важно и гордо переступаю порог маленькой гостиной и отвешиваю общий поклон, грациозно нагибаясь вперед.
- Здравствуйте, Коля, - улыбаясь и протягивая мне руку, встретила меня Катенька, - замучили вас, бедненький. Господа, знакомьтесь, - тоном совсем взрослой, добавила она и, прищурив глазки, многозначительно посмотрела на меня: «Вот, мол, как я умею говорить».
Я не знаю, был ли у Катеньки какой-нибудь злой умысел, хотела ли она показать мне, что она уже взрослая, или это у ней случайно так удачно вышло, но я тогда понял эту фразу как вызов и должен был, так или иначе, поддержать честь своего мундира.
Я усиленно заморгал глазами, придумывая какой-нибудь фортель, который мог бы поднять меня в глаза общества. Наконец выход придуман. Я важно прошел из угла в угол по комнате, вы нул из знаменитого кармана платок, отер свою лысину, и, сделав страдальческое лицо, протянул: «Фу, уста-а-ал». Затем, повернувшись на каблуке и наклонив вперед весь корпус, что мне казалось, должно было быть очень красиво, важно подошел к Катеньке и не сел, а прямо упал на стул.
- Сегодня такая прекрасная погода, что…
Но я не мог договорить, так как волосы стали дыбом на моей голове. Я почувствовал под собой что-то влажное и клейкое.
В глазах все пошло кругом: стол, гости, Катенька, - все закружилось и запрыгало передо мною. Кровь прилила к лицу, и я почувствовал, что краснею, краснею, как какой-нибудь приготовишка.
Боже мой, да ведь это я сел на яйцо, которое сам же положил у бабушки в свою «гордость».
«Но почему же яйцо всмятку? Какой дурак на Пасхе варит яйца всмятку?» - злобно думал я, не зная, как вылезти из глупого положения. Однако мое смущение могут заметить. Я взял себя в руки, собрал все свое хладнокровие и постарался согнать краску со своего лица.
Не знаю, что я болтал, какие глупости говорил, желая скрыть свое смущение, ничего не знаю; минуты казались мне часами, я не знал куда мне деться и готов был провалиться сквозь землю.
- Ну, будет сидеть-то, идемте играть - вскочила вдруг Катенька, схватывая меня за рукав. «Коленька, бежим, будьте моим кавалером».
Но Коленька не мог двинуться с места. Коленька прирос к стулу и боялся шевельнуться, чтобы предательское яйцо не потекло на пол. «А вдруг могут подумать что..». - промелькнула у меня мысль, и кровь снова бросилась мне в голову. Я сидел ни жив, ни мертв, чувствуя, что глаза мои наполняются слезами. Язык отказывался повиноваться, руки тряслись.
- Да что с вами? Вы больны? Отчего вы такой красный? - обступили меня девочки.
Спасительная мысль осенила меня. Я скорчил ужасную гримасу, потом заставил себя улыбнуться и чуть слышно прошептал:
- Ничего, пройдет… мурашки забегали, - и я принялся усиленно тереть себе ногу.
- А… мурашки, ну, это бывает, - засмеялись девочки.
- У маленьких, - язвительно добавила Катенька и, не удостоив меня даже взглядом, вышла с подругами из комнаты.
Большего оскорбления нанести мне она не могла.
- У маленьких, дура! - пробурчал я ей вдогонку.

Я остался один. Что делать? Куда бежать? Некуда: с одной стороны слышались голоса старших, с другой - смех девочек. Положение безвыходное. Я посмотрел в зеркало. Сзади на мундире красовалось большое желтое пятно.
«Просочилось, Боже мой, просочилось», - с ужасом думал я.
Однако надо было действовать, каждую минуту могли вернуться девочки, и тогда что? Опять мурашки? Из двух зол надо выбирать меньшее. Если проходить комнату, то уж лучше мимо старших.
Надо только сделать так, чтобы не заметили. Я закрыл обеими руками злополучное пятно назади и со всех ног бросился бежать через гостиную.
- Куда? Куда, министр? - вдруг услышал я голос генерала за собой. - А… ну беги, беги скорее, вторая дверь в конце коридора.
Не отдавая себе отчета, я бежал по коридору.
«Боже мой, просочилось! Боже мой, просочилось! Боже мой, просочилось!» - бессмысленно повторял я в уме одну и ту же фразу.

Я нашел спасительницу в лице кухарки Марфы, на которую налетел по дороге. Услыхав о несчастии и тщательно осмотрев мой костюм, она заявила, что это яйцо, и что надо его скорей замыть, а то пятно будет.
- Посиди тут, - добавила она, показывая на умывальную комнату, - а я сейчас замою.
- Марфа, голубушка, - взмолился я, - чтобы барышни не узнали.
- Сиди уж, туда же, чтобы барышни не узнали, - передразнила она меня, - очень ты нужен, что ж я докладывать, что ли, пойду, и без тебя дела много.
Я успокоился.
«Правда, что она докладывать, что ли пойдет», - решил я - и без сопротивления дал снять с себя свои форменные брючки и остался ожидать ее в одном мундире. Мундира я не отдал, не желая оставаться в одном белье и решил, что замыть его можно будет после, когда высохнут брючки.
Я остановился перед зеркалом и невольно залюбовался на себя. В красивом мундире и белых рейтузах я казался себе похожим на Наполеона.
«Как красиво, - подумал я, - почему это в гимназии не полагается к мундиру белых брюк? Совсем Наполеон».
Я забыл уже о своем несчастии, о том, что нахожусь в умывальной и ожидаю, пока просохнет мой костюм. Я был уже не гимназист, ни больше ни меньше как повелитель французов, император Наполеон. Я стоял перед зеркалом, любуясь на себя, и командовал войсками, принимая самые разнообразные позы. Приход Марфы вернул меня к действительности и решил судьбу одного крупного сражения. Сняв с меня мундир, она лишила меня возможности продолжать завоевания мира, и я, волей неволей, должен был снова превратиться в обыкновенного гимназиста.
Как я ни уговаривал Марфу не лишать меня моего последнего украшения, она осталась непреклонна.
- Засохнет, тогда не отмоешь, а ждать, пока «они» высохнут, так тебе же придется два часа в пустой комнате сидеть.
- А если кто придет?
- Очень ты нужен, сиди уж, - сердито проворчала она и ушла, хлопнув дверью.
Вот уже целый час, как я сижу один в умывальной комнате.
Я слышал, как пробило четыре часа, затем пять, а Марфы все нет и нет. Должно быть, забыла или услали куда-нибудь. Несколько раз выходил я на разведки, высовывал свой нос из комнаты и тихонько звал ее: «Марфа, Марфа» - никакого ответа. Все время нахожусь под страхом того, что кто-нибудь войдет и застанет меня здесь. Продумал все мозги, но не могу найти никакого выхода.
Девочки бегают по всему дому и ищут меня. Слава Богу, что не заглянули сюда, хотя на всякий случай, я нашел себе место, где спрятаться. Туда не полезут искать. Это шкафчик под умывальником. Вынул ведро и могу там легко поместиться. Слава Богу, что я такой маленький.
Ну, кажется идет. Слышны шаги по коридору. Да, это ее шаги.
Бросаюсь к двери ей навстречу, и в ужасе отскакиваю назад: по коридору, своей качающейся походкой, идет генерал.
- Спасайся, кто может, - бессмысленно говорю я и бросаюсь в свою засаду.
Хорошо, что я спрятался: он идет сюда. Вдруг увидит. Мое сердце так сильно бьется, что его удары должны быть слышны по всему дому. Беда, услыхал, идет прямо к умывальнику. Сейчас откроет дверцу. Что-то будет?
Но дверца не открылась. Случилось нечто похуже: генерал стал мыться. Читатель, не смейтесь, грешно смеяться над несчастьем ближнего. Вы понимаете? Я сидел, боясь шевельнуться, чтобы не выдать своего присутствия, а сверху на меня лились потоки мыльной воды. Первая струя пришлась мне, как раз по макушке, потом потекло по шее, по спине, по груди. А я сидел как дурак. Вместо того, чтобы закричать: «Генерал, здесь я, не мойтесь», - я бессмысленно уставился глазами в темный угол умывального шкафа и думал… о том, каким мылом моется генерал.
- Ах да, ландыш, - вдруг сообразил я, вспомнив, что утром перед уходом я душился цветочным одеколоном запаха «ландыш».
Генерал вымылся и, что-то насвистывая, вышел из комнаты.
Говорят, что беда никогда не приходит одна. Не успел я вылезти из засады, снять свои сапоги и рубашонку, чтобы хоть немного отжать ее, как в коридоре снова послышались шаги. Но я не обрадовался им, так как в первый раз. Я отлично знал, что это не Марфа, так как ясно различал голоса Катеньки, Лизы Поганкиной, Веры Шугальевой, Вареньки Лилиной и многих других девочек. Их веселый жизнерадостный смех доносился до меня все ясней и ясней… Сомнения не было: они шли в умывальную. Что делать?
Раздумывать было некогда. Я бросился к умывальнику, но вспомнив только что принятую ванну, с ужасом отскочил от него. Несчастный, я не сообразил, что промокнуть на мне более ничего не может, так как рубашонку и ту я снял с себя. Но медлить нельзя.
Быстро оглядев всю комнату, я заметил вделанный в стену платяной шкаф (как это я его раньше не видал). Еще секунда, и я, прижавшись в уголке шкафа и закрыв себя висевшими платьями, ожидал того, что пошлет мне злая судьба.
Девочки вошли в комнату.
- Ну, смотрите, вот мое новое платье, - услыхал я голос Катеньки и в тот же момент в шкафу стало светло, как на улице.
Подробностей того, что произошло потом, я не помню. Я помню лишь, что, захватив все, что висело в шкафу, я выбросил на стоявших девочек и, пользуясь их испугом, бросился бежать.
Как я бежал! Ах, как я бежал! Я плохо знал расположение квартиры Подобедовых и потому не отдавал себе отчета в том, куда я бегу.
Когда теперь, много лет спустя, я сижу в синематографе и вижу излюбленную публикой картинку, изображающую бегство какого-нибудь плутишки от своих преследователей, я вспоминаю свой злополучный визит к Подобедовым.
Мои преследователи: все гости во главе с хозяином дома, не зная, что случилось, и ничего не соображая, - гонялись за мной по всем комнатам, как за зайцем. Когда я заметил, что некоторые из них побежали мне навстречу, мне ничего более не оставалось, как выскочить в окно, благо квартира была в первом этаже. Ничего не помня и не соображая, мчался я по Невскому, под гоготание и ауканье извозчиков и прохожих. Как я достиг дома, как попал в свою комнату, я не помню. Часа через три, немного придя в себя, я решил, что после такого случая, я не имею права остаться жить и должен умереть…
Но я не умер, а на другой день, даже немного успокоенный, писал следующую записку: «Милая Катя, вчера я нечаянно забыл у вас свой мундир и штанишки. Будьте добры прислать их мне с нашей горничной Машей. Уважающий Вас Коля».

Праздники занимают важное место в христианском культе. В церковных календарях нет ни одного дня в году, в который не отмечалось бы то или иное событие, связанное с именем Иисуса Христа, богородицы, святых, чудотворных икон, креста. „Каждое число каждого месяца, каждый день года посвящается или воспоминанию особых событий, или памяти особых лиц, - говорится в одном из православных изданий. - В честь этого события или лица установлены особые песнопения, молитвы и обряды, которые вводят еще новые особенности в неизменный ход ежедневной службы - особенности, изменяющиеся с каждым днем. От этого образуется круг годового богослужения".

Во главе „праздничного круга" Русской православной церкви - пасха, наиболее почитаемый общехристианский праздник. Затем идут так называемые двунадесятые праздники - двенадцать главных празднеств. Из них три переходящих, выпадающих каждый год на разные числа в зависимости от того, когда отмечается пасха, не имеющая твердой даты. Это вознесение, троица, вход господен в Иерусалим, или вербное воскресенье. Девять праздников непереходящих, за каждым из них закреплен особый день в церковном календаре. Это крещение господне, сретение, благовещение, преображение, рождество богородицы, введение во храм богородицы, успенье богородицы, воздвижение креста и рождество Христово.

За двунадесятыми праздниками следуют по своему значению пять праздников, именуемых великими, — обрезание господне, рождество Иоанна Предтечи, праздник святых Петра и Павла, усекновение главы Иоанна Предтечи, покров пресвятой богородицы. Они тоже пользуются большим почитанием в православной церкви.
Повсеместно отмечаются престольные праздники. Так называют праздники, посвященные Христу, богородице, святым, чудотворным иконам, событиям священной истории, в честь которых построен данный храм или его престол. Это праздники местные, хотя они могут отмечаться и как общехристианские. Престольными празднествами для тех или иных храмов может быть и рождество Христово, и благовещение, и успенье богородицы, одним словом, любой из общецерковных праздников.

Степень значимости того или иного празднества не находится в прямой зависимости от его места в церковной табели о рангах. Есть праздники, которые не относятся ни к двунадесятым, ни к великим, но тем не менее отмечаются верующими довольно широко. И напротив, некоторые из них, занимающие почетное место в церковном календаре, особым почитанием не пользуются. Такие православные праздники, как николин и ильин день, спасы, праздники владимирской иконы божьей матери, казанской иконы божьей матери, почитаются верующими куда более широко, чем, например, обрезание господне.

По церковной версии, все праздники установлены в память о действительных событиях, о реальных лицах, проявивших усердие в вере, имеющих особые заслуги перед богом. На самом же деле большинство из них не связаны с теми или иными историческими событиями, значительная их часть посвящена мистическим персонажам, заимствованным из дохристианских культов. „Праздничный круг" в христианстве сложился в основном в период формирования и становления церковной организации и культа. Церкви нужны были свои праздники для усиления идеологического и эмоционально-психологического воздействия на верующих, и она была не особенно разборчива, подчас прямо заимствуя дохристианские празднества, которые получали в христианстве новое содержание, а подчас просто давая простор фантазии, измышляя события, никогда не имевшие места в действительности. Так в недрах церкви и формировался праздничный канон, который столетиями служил ей, помогая держать в своей власти сознание и помыслы верующих людей.

Пасха

„Праздников праздник и торжество из торжеств" именуют служители культа христианскую пасху. По учению церкви, этот праздник установлен в память воскресения распятого на кресте сына божьего Иисуса Христа. Исторические данные свидетельствуют о том, что этот „истинно христианский праздник", как и многие другие, заимствован христианами из древних культов.
Когда в Древней Иудее возникла религия единого бога Яхве, в число ее праздников вошел старый земледельческий праздник умилостивления богов, получивший новое содержание. Иудейские жрецы связали его с мифическим „исходом евреев из Египта". Но старые обряды, связанные с умило-стивлением духов и богов, сохранились в новом празднике, только в пасхальном ритуале место былых всесильных покровителей занял грозный иудейский бог Яхве.

В христианском празднике пасхи можно найти следы влияния и других древних культов, в частности культов умирающих и воскресающих богов, некогда существовавших во многих дохристианских религиях.
Культ умирающих и воскресающих богов вырос из наивных верований наших далеких предков, которые, наблюдая, как прорастало брошенное в землю зерно, как возрождалась весной
растительность, увядавшая осенью, по аналогии полагали, что точно так же умирают и воскресают боги. Мифы об умирающих и воскресающих богах были у древних египтян и финикийцев, у греков и фригийцев. Жрецы в древнеегипетских храмах рассказывали миф о трагической смерти и воскресении бога Осириса. И люди верили в то, что этот бог, сын бога земли Геба и богини неба Нут, был убит своим коварным братом Сетом. Убийца разрубил тело Осириса на 40 частей и разбросал их по всей стране. Но жена Осириса Исида разыскала, собрала их, а затем оживила. Своим чудесным воскресением египетский бог обеспечил всем, кто верил в него, вечную жизнь за гробом, бессмертие.

В Древнем Египте праздник воскресения Осириса отмечался очень торжественно. Люди собирались в храмах, оплакивая смерть доброго бога, а затем наступало общее ликование по поводу его воскресения. Египтяне встречали друг друга словами: „Осирис воскрес!"
Первоначально в христианской религии отмечалось не воскресение, а смерть и страдания Иисуса Христа. Во время пасхи люди постились, оплакивали смерть Христа, празднество сопровождалось скорбными службами. Только в IV в. христианская пасха приняла тот вид, который она имеет сейчас. В 325 г. на первом вселенском соборе, в Никее, была установлена дата пасхи. По постановлению собора, пасха должна праздноваться в первое воскресение после весеннего равноденствия и полнолуния, после истечения полной недели со времени иудейской пасхи. Таким образом, христианская пасха является праздником переходным и приходится на время с 22 марта по 25 апреля по старому стилю.

После введения христианства на Руси вместе с обрядами и праздниками этой религии пришла на русскую землю и пасха. Здесь она слилась с весенним празднеством древних славян, основным содержанием которого было умилостивление языческих богов, которые якобы могли помочь обеспечить обильный урожай, хороший приплод скота, помочь в хозяйственных делах и бытовых нуждах. Многие пережитки древнеславянского празднества сохраняются и по сей день в ритуалах христианской пасхи.
Из древних поверий вошла в пасхальные обычаи традиция красить яйца. Ее истоки следует искать в древних суевериях. В далеком прошлом яйцо, из которого, разбивая скорлупу, появляется на свет птенец, связывалось с чем-то непостижимым, таинственным. Наши далекие предки не могли постигнуть, каким образом за скорлупой таится жизнь живого существа. Отсюда и возникло суеверное отношение к яйцу, которое нашло отражение в мифологии разных народов.

Во время славянского праздника умилостивления духов им наряду с другими дарами приносили выкрашенные кровью яйца, так как кровь, по древним повериям, считалась лакомой пищей духов. Впоследствии яйца стали окрашивать в различные яркие цвета, чтобы духи обратили внимание на дары, принесенные им людьми.
Торжественно отмечая праздник воскресения Христа, служители культа придают ему особое значение, ибо, по учению церкви, Христос, добровольно приняв страдания и мученическую смерть, искупил грехи людей, обеспечил верующим вечную жизнь за гробом. Не случайно духовенство повторяет новозаветное изречение: „Если Христос не воскрес, то проповедь наша тщетна, тщетна и вера ваша".

Задолго до наступления пасхи церковь начинает подготавливать верующих к празднику. В храмах читаются отрывки из евангелий, которые, по замыслу служителей культа, должны вызвать у людей чувство смирения и раскаяния в своих вольных или невольных грехах перед богом. В то же время верующим напоминается о страшных карах, которые ждут грешников после страшного суда. В последнее воскресенье перед постом проповедуется идея всепрощения. Верующим внушается. что милосердный бог прощает любые прегрешения тем, кто раскается в своих грехах. Это воскресенье носит название „прощеного воскресенья".
Особенно большое психологическое воздействие оказывает на религиозных людей предшествующий пасхе великий пост, который длится семь недель; в течение этого времени верующие должны ограничивать себя в еде, отказываться от каких бы то ни было развлечений. Они должны раскаяться в грехах, как бы духовно обновиться. Проводя верующих по пути к празднику через дни поста, церковь тем самым усиливает значимость пасхи для тех, кто с нетерпением ожидает ее в последнюю неделю поста, которая носит название „страстной недели".

Вся обстановка в храмах, богослужения, печальные песнопения направлены на то, чтобы создать у верующих особое настроение.
Так церковь подводит верующих к праздничному дню, который отмечается особо торжественным богослужением.
И верующие, ослепленные радужной перспективой вечной жизни, не задумываются над смыслом тех идей, которые лежат в основе праздника пасхи. Это прежде всего идеи смирения, беспрекословной покорности судьбе, идеи всепрощения, обрекающие людей на безволие, пассивность перед трудностями жизни.

Рождество Христово

Общехристианский праздник, которым верующие отмечают рождение „сына божьего" Иисуса Христа, православная церковь празднует 7 января (25 декабря по старому стилю), католическая церковь - 25 декабря по новому стилю.

В основе праздника лежат евангельские мифы о рождении Иисуса Христа. Как повествуют евангелисты, Христос родился в городе Вифлееме, неподалеку от Иерусалима, в семье плотника Иосифа и его жены, девственницы Марии, зачавшей чудесным образом от духа святого. В честь этого события церковью установлен праздник рождества, который служители культа именуют „матерью всех праздников".
Однако при внимательном ознакомлении с евангельскими текстами оказывается, что в них нигде нет упоминания о дате рождения Христа. В этих же текстах имеются такие большие противоречия, что они вызывают серьезное сомнение в достоверности евангельских повествований.

Прежде всего, противоречиво излагается родословная Христа.. Например, в Евангелии от Матфея дедом Иисуса назван Иаков, в Евангелии от Луки -Илия. Евангелист Матфей насчитывает от Авраама до Иисуса 42 поколения, а Евангелие от Луки — 56. Противоречат друг другу евангелисты, рассказывая о бегстве Иосифа и Марии в Египет от преследований царя Ирода, о крещении Иисуса, да и о многих других событиях из жизни Христа.
В евангелиях много исторических ошибок, хронологических неточностей. Например, евангелист Матфей говорит, что Христос родился при царе Ироде. Но наукой установлено, что Ирод умер в 4 г. до н. э., т. е. за четыре года до предполагаемого рождения Христа. По словам евангелиста Луки, Христос родился при римском наместнике Сирии Квиринии. Но Квириний стал наместником спустя 10 лет после смерти Ирода. В евангелии же от Луки указывается, что Иосиф с Марией перед рождением божественного младенца отправились в Вифлеем на перепись населения. Однако достоверно известно, что первая перепись в Иудее была в 7 г, н. э.,. причем перепись имущества, а не населения.

Таких противоречий, ошибок, неувязок в евангелиях множество. Естественно, они приводят к выводу, что считать евангельские сказания надежным историческим источником нельзя.
Других же источников, повествующих о земной жизни Христа, которые можно было бы считать достоверными, нет.
Праздник рождества Христова не сразу вошел в христианский культ. Ранние христиане не знали этого праздника, не отмечали его. Это, в частности, говорит о том, что в первые века христианства не знали даты рождения Христа. Только в III в. христиане начали с января отмечать тройной праздник крещения, рождения, богоявления Христа.

Историческая наука свидетельствует о том, что в этот день отмечалось рождение богов во многих дохристианских религиях, б января в Древнем Египте праздновали рождение бога Осириса, в Греции — бога Диониса, в Аравии - бога Дусара. Христиане стали отмечать рождение своего бога по уже готовым образцам.
Только в 354 г. христианская церковь официально установила празднование рождества Христова 25 декабря каждого года. 6 января верующие продолжали праздновать крещение и богоявление. Перенесение даты празднования рождества имело свои причины. 25 декабря по всей Римской империи широко отмечалось рождение солнечного бога Митры. Христианству стоило больших трудов вытеснить этот
праздник из быта и сознания людей. В этом помогло им перенесение празднования рождества Христова на тот самый день, когда народ отмечал рождение Митры.

Праздник рождества Христова на Руси стал отмечаться после введения христианства в? в. Он приходился на то время, когда древние славяне отмечали свой зимний многодневный праздник - святки. Они начинались в последние декабрьские дни и заканчивались в первых числах января. Многие святочные обряды и обычаи сохранились в рождественском празднестве. Это и общие праздничные пиршества, и всякого рода увеселения, гадания, хождение ряженых, колядование и т. п.
Для церкви рождество Христово всегда было особо значимым праздником. Пример „сына божьего" Иисуса Христа составлял и составляет основу христианской морали. Поэтому в рождественские дни в христианских храмах особенно подчеркивается, что жизнь Иисуса есть путь, которым надлежит следовать каждому человеку. Это путь смирения, покорности, путь безропотного перенесения любых тягот жизни, несения своего креста, подобно тому, как нес Иисус свой крест на Голгофу. Церковники призывают верующих „сделать жизнь Христа своей жизнью", а это значит отречься от благ мирских, от всего, что мешает служению богу. Только в Христе, заявляют они, человек может обрести подлинное счастье, только в вере в Христа он может достичь вечной жизни, только на пути к Христу - добиться райского блаженства.

Рождественские службы и проповеди рассчитаны на то, чтобы оказать психологическое воздействие на верующих. Задолго до рождества церковь начинает готовить верующих к предстоящему торжеству. Рождественскому празднику, как и пасхе, предшествует многодневный пост. На всех богослужениях верующим внушается мысль об их греховности. Это достигается разными способами: и специальными проповедями, и особым характером богослужения, и обстановкой в храмах, и печальными песнопениями. Во время рождественского поста церковь отмечает несколько праздников своих святых, жизнь которых выставляется в качестве примера, образца поведения. Вместе с тем с церковных амвонов священнослужители убеждают своих пасомых, что любой грех может быть прощен тому, кто раскается в своих прегрешениях. Проведя верующих через целую гамму различных переживаний, церковь стремится к тому, чтобы „великое событие" - рождение Иисуса Христа стало особо значимым для каждого из них. Праздник рождества Христова помогает духовенству духовно одурманивать людей, уводить их из реального мира в мир бесплодных фантазий и мечтаний.

Троица

Троица, или пятидесятница, — один из важнейших христианских праздников, который отмечается на пятидесятый день после пасхи и обычно выпадает на последние дни мая или на начало июня.
По церковной версии, этот праздник установлен в память реального исторического события, сошествия духа святого на апостолов, о чем рассказывается в новозаветной книге Деяния апостолов. Безвестный автор этой книги повествует о том, как на пятидесятый день после воскресения Христа апостолы собрались вместе, согласно повелению Иисуса, которое он дал перед своим вознесением на небо. И вдруг „сделался шум с неба, как бы от несущегося сильного ветра" и на апостолов сошел дух святой в виде „разделяющихся огненных языков". „И исполнились все духа святого и начали говорить на иных языках, как дух давал им прове-щевать" (Деян., гл. 2, ст. 2-4).

Разъясняя верующим значение этого „великого события", духовенство подчеркивает, что бог вооружил своих верных чад знанием разных языков, чтобы они могли нести по свету евангельское учение, распространять христианство, сеять повсюду семена единственно правой веры.
Однако фантастичность новозаветного сказания о сошествии духа святого на апостолов совершенно очевидна. Объяснить это „событие" можно только ссылками на чудеса божьи, которыми служители культа прикрывают неуемную фантазию древних сочинителей.
История свидетельствует о том, что это новозаветное сказание легло в основу праздника, заимствованного христианами из древнееврейских культов.

Истинно христианский праздник троица берет свое начало в религиях, существовавших задолго до христианства. Истоки троицы следует искать в древнееврейском празднике пятидесятницы.
В древние времена пятидесятница была многодневным празднеством земледельческих племен, населявших плодородные земли Палестины. Этим празднеством отмечалось окончание жатвы, начинавшейся в апреле и продолжавшейся около семи недель. Позади оставались дни тяжелого, напряженного труда, все треволнения, связанные с заботами о будущем урожае. Люди ликовали, не забывая приносить жертвы духам и богам.
Впоследствии, когда сложилась единобожная иудейская религия и жители Палестины стали поклоняться единому богу Яхве, пятидесятница получила новое содержание. Жрецы иудейских храмов стали утверждать, что пятидесятница установлена в память важнейшего события в жизни верующих иудеев, установления „синайского законодательства", когда бог на горе Синае дал Моисею закон на всех языках земных народов.
Это „событие", несомненно, оказало влияние на новозаветное сказание о сошествии духа святого на апостолов. В этом нетрудно убедиться, сравнив древнееврейскую легенду о даровании богом законов на горе Синай с рассказом о сошествии духа святого в Деяниях апостолов.

В современной троице можно обнаружить следы другого праздника, заимствованного у древних славян, -семика. Он слился с троицей, когда христианство распространилось на Руси, поглотив много древнеславянских праздников и обычаев.
Семик в далеком прошлом был любимым народным праздником, отмечавшимся древними земледельцами в ознаменование окончания весенних полевых работ - пахоты и посева. Это были радостные дни для земледельцев. Но в то же время они были проникнуты заботой о будущем урожае. Поэтому многие обряды были связаны с магическими действиями, с помощью которых, по верованию наших далеких предков, можно было умилостивить духов, испросить у них помощи в хозяйственных делах, заручиться их поддержкой в заботах о будущем урожае.

До сих пор во многих местах сохранился обычай украшать дома зеленью, украшать березы и т. п. Таким путем древние славяне пытались воздействовать на лесных и полевых духов, от которых, как они думали, во многом зависит хороший урожай, плодородие земли. Пережитком древних верований является сохранившийся до наших дней в праздничном ритуале троицы обычай поминать умерших родственников. В православии имеется несколько таких дней поминания, в том числе троицкая, „родительская суббота". Этот обычай берет начало в существовавшем в древности культе предков, в основе которого лежала вера в то, что духи умерших предков могут оказывать влияние на благополучие живущих людей, помогать им в земных делах, хозяйственных нуждах и т. п. Поэтому умершим предкам приносились жертвы, их поминали, старались задобрить.

В христианской религии праздник троицы, естественно, получил новое содержание, связанное с одним из новозаветных „событий". Он получил и новое название, по словам служителей культа, в память того, что в сошествии духа святого на апостолов участвовали все три ипостаси божественной троицы: бог-отец, бог-сын и бог — дух святой. Однако многие моменты, многие обряды, обычаи, сохранившиеся в праздновании троицы, напоминают о действительном происхождении этого праздника, занимающего важное место в христианском культе.

Характерной для этого праздника является проповедь идей об особой, исключительной роли христианской церкви как хранительницы заветов Христовых и наставницы верующих.
В этом основное назначение и направленность праздника.

Сретение господне

Праздник сретения господня отмечается 2 февраля по старому стилю. Он посвящается церковью описанному в евангелиях представлению родителями Иисуса Христа Иосифом и Марией своего божественного младенца богу. В Евангелии от Луки повествуется о том, что на сороковой день после рождения Иисуса родители принесли его в Иерусалимский храм, чтобы исполнить ветхозаветный закон и „представить перед господа". В храме их встречают некие праведный Симеон и пророчица Анна, которые будто бы пришли туда по внушению святого духа, чтобы встретить младенца Христа. И Симеон благословил Иисуса, как бога, назвав его „светом во откровение языков". Праздник сретения, таким образом, не имеет под собой исторической основы. Он, как и многие другие христианские празднества, вошел в христианство из древних культов.

В Древнем Риме, в частности в начале февраля, отмечался праздник очищения, покаяния и поста. Он был связан с подготовкой к весенним сельскохозяйственным работам. По древним поверьям, перед весенними работами следовало очиститься от грехов и позаботиться о том, чтобы умилостивить тех богов и духов, от которых якобы зависели успех в хозяйственных делах и жизненное благополучие. Люди отпугивали злых духов, приносили жертвы добрым, надеясь таким путем заручиться их поддержкой.
Для того чтобы вытеснить этот языческий праздник, христианское духовенство придало ему новый смысл, связав с евангельским сказанием. Многие же обряды древнего праздника сохранились в христианском празднике сретения. Это в первую очередь очистительные обряды, направленные против злых духов. Христианское духовенство не возражало против их сохранения и само постаралось придать сретению значение „праздника очищения от всякой скверны".

Христианское духовенство, говоря о смысле сретения, именует его праздником „встречи человека и бога". Церковники отмечают „величайший" пример божьей матери, которая не только посвятила всю свою жизнь богу, но и младенца своего принесла для посвящения всевышнему.
Священнослужители призывают верующих к тому, чтобы те „не остались равнодушными и праздными зрителями его (праздника), но сделались его благоговейными участниками". С этой целью в церкви совершается обряд так называемого воцерковления младенцев. Верующие женщины, у которых родился ребенок, должны по истечении 40 дней после рождения мальчика или 80 дней после рождения девочки посетить церковь и „взять молитву" у священника. Последний несет ребенка к алтарю, символизируя тем самым посвящение младенца богу.

Праздник сретения используется духовенством для того, чтобы еще сильнее укрепить власть церкви над человеком, буквально с первых же дней жизни связать его с религией. Напоминая о „величайшем примере" божьей матери, церковники внушают верующим, что точно так же должны поступать все те, кто предан христианскому вероучению, христианской церкви. Следуя этим предписаниям, верующие еще крепче связывают себя невидимыми цепями с властвующей над их умами религиозной верой, проповедуемой служителями культа.

Крещение

Крещение празднуется христианской церковью б января по старому стилю. Этот праздник считается одним из наиболее значительных.

В своих писаниях, посвященных празднику крещения, христианские священнослужители отмечают, что он установлен в память исторического события — крещения Иисуса Христа в реке Иордан. Описание этого события приводится в евангелиях, причем, как и в других случаях, довольно противоречиво.

Так, в Евангелиях от Матфея и от Марка говорится, что Христос был крещен Иоанном Крестителем в возрасте 30 лет. В Евангелии от Луки указывается, что в момент крещения Иисуса Иоанн находился в тюрьме и, следовательно, никак не мог крестить Христа. В Евангелиях от Матфея, от Марка и от Луки рассказывается о том, что сразу же после крещения Христос уединился в пустыню, где пробыл 40 дней. А Евангелие от Иоанна гласит о другом, о том, что Христос после крещения направился в Кану Галилейскую. Естественно, что на подобные противоречивые сведения никак нельзя опираться как на достоверные исторические источники.
Характерен и другой момент. На ранней стадии своего развития христианство вообще не знало обряда крещения. Об этом свидетельствует хотя бы тот факт, что в ранней христианской литературе нет никаких упоминаний о том, что этот обряд существовал у первых приверженцев новой религии. „Крещение является институтом второго периода христианства", - писал Ф. Энгельс.

Этот обряд пришел в христианство из древних культов. Водное омовение существовало во многих дохристианских религиях. Одухотворяя явления природы, наши далекие предки одухотворяли и воду - важнейший источник жизни человека. Она утоляла жажду, обеспечивала плодородие полей и пастбищ. С другой стороны, .разбушевавшиеся водные стихии порой причиняли громадный ущерб людям, нередко угрожая их жизни. Видя это величие в милости и в зле, первобытные люди стали поклоняться воде.
В дохристианских культах среди других обрядов важную роль играл обряд „очищения" человека от всякой „скверны", „нечисти" с помощью воды. По древним верованиям, вода обладала очистительной силой. Она, в частности, очищала людей от нечистой силы, злых духов, которые могли им повредить. Поэтому у древних народов существовал обычай омывать водой новорожденных. Такой обряд совершался у древних египтян, римлян и греков, у ацтеков, народа, некогда населявшего территорию Мексики, у индейцев, живших на американском полуострове Юкатан, у полинезийских племен и многих других народов.

О совершении крещения христианами впервые упоминается в христианской литературе, относящейся к концу I — началу II в. Но прочное место в христианском культе крещение занимает лишь во второй половине II в. Тогда же возникает и праздник крещения, который связывается с мифическим событием - крещением Иисуса Христа в Иордане.
Праздник крещения всегда отмечался христианами очень торжественно. В праздничный день главным обрядом было освящение воды. Воду освящали в церкви и в проруби, что носило название освящения воды „на Иордане". К проруби направлялся крестный ход, в котором принимали участие духовенство, местная знать и все верующие. „На Иордане" служился торжественный молебен, после чего верующие окунались в ледяную воду.
Освящение воды в храмах совершается и в наши дни. Священнослужители, освящая воду, собранную в бочки, опускают в нее крест, а верующие берут эту воду, искренне веря, что освящеимая в храме божьем, она обладает чудодейственной силой, может исцелять от недугов и т. п.

Праздник крещения носит и другое название — богоявление. Оно установлено, по словам церковников, потому что в момент крещения Иисуса Христа в Иордане „бог-отец свидетельствовал с неба и бог - дух святой сошел в виде голубя".

Праздник крещения используется церковью для прославления Иисуса Христа как сына божьего, основавшего новую, единственно „истинную" религию. Духовенство подчеркивает исключительность христианства. Весь смысл праздника заключается в том, чтобы укрепить в людях религиозную веру, которая якобы указывает верный путь к спасению.

Преображение

Праздник преображения христианская церковь отмечает б августа по старому стилю. В его основе лежит евангельский рассказ о „преображении" Иисуса Христа в присутствии верных его учеников. В Евангелии от Матфея об этом говорится так. Однажды Иисус Христос в сопровождении своих учеников Петра, Иакова и Иоанна поднялся на гору. И вдруг неожиданно для них „преобразился": „И просияло лицо его, как солнце, одежды же его сделались белыми, как свет" (Мф., 17:2). А затем раздался „глас из облака глаголющий: Сей есть сын мой возлюбленный, в котором мое благоволение; его слушайте" (Мф.,17:5).

Евангельский рассказ удивительно напоминает библейское сказание о преображении Моисея на горе Синай, которое содержится в книге Исход. Это сходство не случайно. Авторам евангелий было важно показать, что Христос ничуть не ниже Моисея, который удостоился „преображения". Заимствовав „чудо преображения" из ветхозаветного сказания, евангелисты устами бога объявили Христа „сыном возлюбленным", тем самым возвеличив его в глазах верующих. В этом и заключается подлинный смысл евангельского мифа о преображении, который лег в основу праздника.

Праздник преображения был установлен христианской церковью в IV в. Однако понадобилось много лет, чтобы он прочно вошел в быт верующих.
Только в средние века он окончательно закрепился.
На Русь преображение проникло после введения христианства. Оно отмечалось в конце лета, когда начиналась уборка многих садовых и овощных культур. В своем стремлении подчинить своему влиянию все стороны жизни верующих церковь постаралась связать этот праздник с бытом людей. Именно этим объясняется, например, строгий запрет употреблять в пищу яблоки до преображения.

В день праздника в храмах происходило торжественное благословение принесенных верующими плодов. Только после освящения и благословения овощей и фруктов их разрешалось употреблять в пищу. В народе поэтому праздник преображения назывался яблочным праздником, или яблочным спасом.

Вербное воскресенье, или Вход господень в Иерусалим

В евангельских сказаниях о земной жизни Иисуса Христа есть эпизод, в котором рассказывается о том, как Иисус со своими учениками посетил Иерусалим. После того как Христос совершил одно из самых великих своих чудес: одним лишь своим словом воскресил некоего Лазаря через несколько дней после его кончины, он направился к Иерусалиму. Задумав войти в город, повествуют евангелисты, Христос остановился неподалеку от него у горы Елеонской и повелел ученикам своим привести ослицу и осла. Когда те выполнили повеление „учителя", он водрузился на осла и ослицу и направился в город. Народ приветствовал его, именуя пророком. Иисус же вошел „в храм божий и выгнал всех продающих и покупающих в храме, и опрокинул столы меновщиков и скамьи продающих голубей, и говорил им: написано, - дом мой домом молитвы наречется; а вы сделали его вертепом разбойников. И приступили к нему в храме слепые и хромые, и он исцелил их" (Мф., 21:12-14). Так рассказывается в евангелиях о „входе господнем в Иерусалим", в память которого церковь установила праздник, вошедший в число главных христианских праздников.

В евангельском мифе о „входе господнем в Иерусалим" нашли отражение верования ранних христиан, что спаситель мира, мессия, в первый раз явится людям, как мирный царь, на мирном животном - осле. Повествуя о появлении Христа в Иерусалиме на осле, евангелисты тем самым пытались показать, что именно Иисус Христос и есть мессия, предсказанный ветхозаветными пророками. Именно поэтому в память „входа господня в Иерусалим" в.христианский церковный календарь был внесен.специальный праздник. Он отмечается в последнее воскресенье перед пасхой, в канун страстной недели. Но так как пасха является переходным, „кочующим" праздником, то вместе с ней кочует и праздник „входа господня в Иерусалим", носящий еще наименование вербного воскресенья.

В обрядовой стороне праздника можно обнаружить немало заимствований из дохристианских культов. В частности, в праздничный день по традиции в храмах совершается обряд освящения вербы. Этот обычай сохранился с давних времен. В старину у многих европейских народов, в частности у древних славян, существовало поверье, что верба обладает магическими свойствами. Она будто бы предохраняет людей от козней злых духов, охраняет скот и посевы от всяческих бедствий и т. п. Поверье это возникло в связи с тем, что верба первой среди других растений оживает после зимней спячки природы.
Потому-то освященную вербу хранили в домах в течение целого года. Вербой выгоняли скот в поле, ее ветви вещали на скотных дворах. Это древнее суеверие сохранилось и в христианстве.
Праздник „входа господня в Иерусалим" используется церковью для того, чтобы еще раз напомнить верующим о спасителе человечества, о его „великой миссии", еще раз убедить христиан в божественности Христа.

Вознесение

Праздник установлен в память мифического вознесения Иисуса Христа на небо. Он отмечается на 404 день после пасхи, в промежутке между 1 мая и 4 июня по старому стилю.

Согласно евангельским повествованиям, после мученической смерти Христос воскрес чудесным образом и вознесся на небо. Об этом говорится в Евангелии от Луки, очень кратко в Евангелии от Марка и ни слова нет в Евангелиях от Матфея и от Иоанна. О вознесении идет речь еще в одной новозаветной книге, в Деяниях апостолов. Именно там говорится, что событие это свершилось на 404 день после воскресения Христа.
Мифы о вознесении богов имелись в далеком прошлом у многих народов. Древние боги, погибая, возносились на небо, обретая свое место среди других богов. Так, у финикийцев, по их сказаниям, возносился на небо бог Адонис, у древних греков мифический герой Геракл, совершивший свои знаменитые подвиги, также удостоился чести вознестись к богам. Древние римляне верили, что живым на небо вознесся мифический основатель Рима Ромул. Таких вознесшихся на небо богов фантазия наших далеких предков породила множество. И христианским сочинителям даже незачем было давать волю своей фантазии, они просто повторили то, что уже было сказано задолго до них.

Миф о вознесении сына божьего на небо служил и служит христианской церкви для утверждения божественности Христа. Ведь только бог мог воскреснуть и живым вознестись на небо. Только богу уготована участь жить на небесах. Повествуя о вознесении Христа, священнослужители тем самым убеждают верующих в том, что Иисус - бог и ему следует поклоняться как богу. А отсюда делается вывод о необходимости следовать путем, который был заповедан Христом. Духовенство поучает верующих, что нужно оставить „ветхий град" греха и искать горнее, „где Христос сидит одесную бога", о небесном помышлять, а не о земном.
Праздник вознесения служители культа называют праздником завершенного спасения, ибо, по их словам, все дело спасения: рождество, страсти, смерть и воскресение завершаются вознесением. Это и определяет значение праздника вознесения в церковной пропаганде, которая главным путем каждого христианина считает путь к спасению.

Воздвижение

Праздник воздвижения креста господня, отмечаемый православной церковью 14 сентября по старому стилю, -важнейший из праздников, посвященных культу креста, символу христианской веры. С крестом церковь связывает несколько знаменательных для нее событий, которые якобы имели место в действительности. Об одном из них священники всегда вспоминают в праздничных проповедях.

По преданию, римский император Константин, который разрешил свободное исповедание христианства, еще будучи язычником, перед одним из крупнейших своих сражений имел чудесное видение. Перед ним на небе явился озаренный сиянием крест с надписью: „Сим победиши!" Той же ночью, гласит церковная легенда, императору явился во сне сам „сын божий" Иисус Христос и посоветовал взять в сражение знамя с изображением креста. Константин сделал все, как велел Христос. Кроме того, он приказал своим легионерам начертать знак креста на щитах. В сражении Константин одержал победу и, как утверждают церковные историки, с тех пор уверовал в чудодейственную силу креста.

Исторические факты говорят о другом. В ознаменование своей победы Константин повелел отчеканить монеты с изображением языческих богов, которые, как он верил, помогли ему в битве с врагами. Было бы естественно предположить, что он, конечно, изобразил бы знак креста, если бы действительно уверовал, что крест помог ему одержать победу.
Но христианское духовенство цепко держалось за эту легенду. Более того, церковнослужители распространяли легенду о том, что матерью Константина Еленой была обретена впоследствии „священная реликвия" -крест, на котором якобы распяли Христа.

Христианские сочинители рассказали о том, как Елена в 80-летнем возрасте задалась целью отыскать этот крест и отправилась в Палестину. Она прибыла на место, где, по преданию, был казнен Христос, приказала разрушить языческий храм, который стоял на этом месте, и обнаружила в его развалинах целых три креста. На одном из них была надпись: „Сей есть Царь Иудейский".

Слух о том, что обретена „священная реликвия", быстро распространился по стране. Толпы народа устремились на Голгофу, чтобы своими глазами увидеть этот крест. Чтобы дать эту возможность людям, крест был поднят на возвышении, или, как говорят служители культа, воздвигнут перед толпами собравшихся людей.
В ознаменование этого „события" по повелению Елены на Голгофе был воздвигнут христианский храм и установлен праздник воздвижения креста господня.

Однако историческая наука подвергает сомнению правдоподобность церковной версии о поисках Еленой креста в Палестине, а тем более о „чудесной" находке на Голгофе.
Церковники, сочинив эту легенду, шли на заведомый обман, убеждая верующих в том, что вся история с „животворящим" крестом не выдумка, а реальное событие. Сам крест, будто бы найденный Еленой, они наделили чудодейственной силой, распространив слух о том, что крест этот является чудотворным. Церковные историки утверждают, что Елена обретенный ею крест разделила на три части, оставив одну из них в Иерусалиме, вторую подарив сыну своему Константину, а третью принесла в дар Риму.

Тем не менее вскоре различные части креста стали демонстрироваться в различных храмах и монастырях Европы. Массы паломников устремились к ним на поклон. До сих пор „священные" частицы креста привлекают массы богомольцев. Эти частицы хранятся более чем в 30 тыс. различных монастырей. Как справедливо отметил французский историк Планси, если бы собрать все частицы „животворящего" креста, которые демонстрирует верующим духовенство, ими можно было бы нагрузить большой корабль. Вряд ли можно привести более характерное свидетельство церковного обмана.

В день празднования воздвижения креста господня христианские церковники вспоминают и другую легенду, связанную с возвращением „священного" креста в Иерусалимский храм. В начале VII в. персы захватили Палестину и разграбили Иерусалим. Среди других трофеев они захватили и хранившийся там „животворящий" крест. Только через 14 лет, когда византийский император Ираклий одержал над персами победу и заключил выгодное для себя мирное соглашение, крест был возвращен в Иерусалимский храм. И вновь, как гласят церковные летописцы, крест „воздвигали" над толпами верующих, чтобы все могли видеть его.
Праздник воздвижения был установлен христианской церковью в IV в. Но он не сразу занял среди других христианских праздников то место, которое занимает в настоящее время. Только два столетия спустя воздвижение было отнесено к главным двунадесятым праздникам.

Церковь отмечает воздвижение очень торжественно. Праздник сопровождается пышными ритуалами, производящими большое эмоциональное воздействие на верующих. В канун праздника на всенощном бдении выносят украшенный цветами крест и укладывают его на аналое в середине храма. Эта церемония сопровождается колокольным звоном, мелодичными песнопениями, что должно, по замыслу служителей церкви, вызывать особое настроение у верующих. Апофеозом этого церковного спектакля служит воздвижение креста, которое совершается в наиболее крупных храмах.

Требуя от верующих почитать крест как символ христианства, церковнослужители внушают людям, что он является символом искупления, страдания и спасения. Поэтому крест должен стать спутником каждого верного христианина на всю жизнь. И все приверженцы христианской религии должны смиренно нести свой крест, подобно тому, как нес его Иисус, шествуя на Голгофу.

Таким образом, праздник воздвижения, во время которого с особой силой пропагандируются зги идеи, служит одним из средств духовного закабаления людей в лоне христианской церкви.

Рождество богородицы

Это один из наиболее значительных праздников культа богородицы, отмечаемый в православной церкви 8 сентября по старому стилю.
Культ богородицы занимает видное место в христианстве. Верующие почитают богоматерь как женщину, давшую жизнь сыну божьему Иисусу Христу, воспитавшую его, как самый великий пример для всех женщин, для всех матерей. В честь богородицы воздвигнуто множество храмов, ее изображение сплошь и рядом встречается на иконах, ей посвящено несколько христианских праздников (в частности, из всех двунадесятых праздников четыре посвящены богородице).

Культ богородицы воспринят христианством из древних религий, где пользовались особым почитанием женщины-богини, рождавшие божественных сыновей. Всеобщим поклонением в Древнем Египте пользовалась богиня-мать Исида, у древних финикийцев - Астарта, у вавилонян - богиня Иштар, у фригийцев - Кибела и т. д. Сопоставление христианских мифов о богородице с древними мифами о женщинах-богинях помогает обнаружить в них многие сходные моменты, которые позволяют сделать вывод о том, что дохристианские культы этих богинь несомненно наложили отпечаток на культ девы Марии.

Христианские церковники постарались наделить богородицу такими чертами, которые способствовали ее широкой популярности в народе. „Лучшей и первой по благодати среди всего рода человеческого и собора ангельского" именует ее духовенство. „Ее образ, - говорят служители культа, -светит через все века как образ истинной, одухотворенной человечности, научающей всяческой добродетели". Подобные поучения, искусственно раздувающие культ девы Марии, привели к тому, что в жизни верующих она заняла место покровительницы бедноты, всех страждущих, обездоленных людей, стала их заступницей, любящей матерью.
Согласно евангельскому мифу, она родилась в семье праведных родителей Иоакима и Анны, которые долгие годы были бездетными и возносили молитвы богу, чтобы он послал им ребенка. Молитвы дошли до бога, когда родители будущей божьей матери были уже в преклонном возрасте. У них родилась дочь, нареченная Марией. В память об этом „чудесном" дне христианская церковь и установила свой праздник рождества богородицы, или, как его порой называют в народе, малая пречистая.

Праздник этот был установлен церковью в IV в., когда в результате долголетних споров начало складываться единое представление о божьей матери, ее „биография". Но прошло еще семь столетий, прежде чем рождество богородицы заняло свое место среди главных праздников христианской церкви.
В настоящее время ему придается особое значение. Служители церкви учитывают, что подавляющее большинство среди верующих составляют женщины. Именно поэтому для церкви так важно придать торжественность празднику, в который прославляется божья мать.

Особенно усердствует в укреплении культа богородицы, в усилении его влияния на верующих католическая церковь. Еще в середине прошлого века папа Пий IX провозгласил догмат о непорочном зачатии Марии, что должно было официально закрепить веру в божественное происхождение богородицы. В 1950 г. католическая церковь устами папы Пия XII провозгласила новый догмат о телесном вознесении девы Марии. Ее имя стало одним из важных средств идеологической обработки людей.
И православная и католическая церковь используют праздники культа богородицы все в тех же целях укрепления своего влияния на людей, укрепления религиозной веры.

Введение во храм богородицы

Введение во храм пресвятой богородицы празднуется в православии 21 ноября по старому стилю. Описывая земную жизнь девы Марии, христианские сочинители повествуют о том, что родители Марии в благодарность богу, услышавшему их молитвы и даровавшему им дочь, решили посвятить ее всевышнему. В трехлетнем возрасте ее отвели для воспитания в Иерусалимский храм, где она находилась в особом отделении для девиц, в основном „упражняясь в молитве и труде".

Воспитанная жрецами храма в любви и беззаветной преданности богу, Мария в 12-летнем возрасте объявила о том, что принимает на себя обет безбрачия. Священнослужители не могли противиться ее воле и не стали принуждать ее к вступлению в брак.
Праздник введения во храм богородицы, по словам церковников, установлен в память того „знаменательного" дня, когда Иоаким и Анна привезли дочь в Иерусалимский храм и Девочка вступила на путь беззаветно
го служения богу. Этот поступок родителей Марии церковники ставят в пример всем верующим, указывая, что истинные христиане должны воспитывать в своих детях любовь к богу с самого раннего возраста, как только ребенок начинает понимать окружающее. Это, по словам служителей культа, священная обязанность каждого верующего.

В праздничных проповедях, которые звучат в храмах, церковники призывают верующих родителей приводить детей на богослужения, рассказывать им о церкви, о различных „событиях" библейской истории. Таким путем они рассчитывают капля за каплей отравлять сознание детей и подростков, внушать им религиозные идеи.

Благовещение

По евангельскому сказанию, дева Мария получила через архангела Гавриила „благовествование" о том, что она родит божественного младенца. Этому „событию" посвящен праздник благовещения пресвятой богородицы, который православная церковь отмечает 25 марта по старому стилю.

О „благой вести", полученной девой Марией, рассказывается в Евангелии от Луки. В нем указывается, что архангел Гавриил предупредил Марию, которая стала женой восьмидесятилетнего старца Иосифа, о том, что она зачнет младенца непорочно, от духа святого. Благовещение для христианской церкви стало важнейшим „событием", ибо с него начинается „жизнеописание" Иисуса Христа.

Во многих дохристианских культах можно найти сказания о непорочном зачатии, в результате которого рождались языческие боги. Евангельский миф очень схож с буддийским, повествующим о рождении Будды в результате непорочного зачатия девы Маха-майи. Точно так же непорочно зачала древнеегипетская богиня Исида, родившая бога Гора. Точно так же рождались и другие боги, которым поклонялись наши далекие предки.
Это сходство христианских и дохристианских мифов говорит о том, что христианские сочинители, создавшие земную „биографию" Иисуса Христа, опирались на древние легенды, не гнушаясь прямыми заимствованиями из них.

Праздник благовещения впервые был внесен в церковный календарь в IV в., после того, как христианская церковь, отмечавшая единый праздник рождества — крещения — богоявления, стала праздновать их порознь. 25 декабря — рождество и 6 января - крещение - богоявление. Тогда и был введен праздник благовещения, дату которого „установили", отсчитав от даты рождества Христова девять месяцев вспять.

На Руси праздник благовещения появился после введения христианства. Для того чтобы он закрепился в быту верующих, церковь использовала благоприятное для нее обстоятельство. По времени благовещение выпадало на тот период, когда в крестьянских хозяйствах начинался весенний сев. Духовенство внушало верующим, что для получения обильных урожаев необходимо обращаться с молитвами к богу, совершать различные обряды, церковные предписания. И верующие земледельцы, для которых будущий урожай был жизненно важным, слепо следовали церковным предписаниям.

Благовещение считается одним из самых „великих" праздников христианской церкви. В день праздника верующим ранее запрещалось выполнять какую-либо работу. Люди должны были всецело посвятить себя празднику, „проникнуться его духом", осознать его значение. Значение же праздника для церкви определяется словами тропаря, который звучит в православных храмах: „Сегодня начало нашего спасения..." В церковных предписаниях указывается, что „возвещение архангелом Гавриилом воли божьей пресвятой деве Марии послужило началом нашего спасения". Так церковь связывает праздник благовещения с идеей спасения, которая постоянно внушается верующим, является основой христианского вероучения.

Успенье

Успеньем замыкается круг двунадесятых праздников. Отмечается успенье 15 августа по старому стилю. В этот день верующие оплакивают кончину божьей матери.

В евангелиях не рассказывается о том, как сложилась жизнь богородицы после казни Иисуса Христа. Нет никаких сведений о ее смерти. Христианские писания, в которых речь идет о последних годах жизни божьей матери, впервые появляются лишь в IV столетии. Отсюда ясно, что отмечать день смерти богородицы, праздник успенья, христиане стали еще позднее. Только в конце V - начале VI в. успенье занимает свое место среди других христианских праздников.

Подчеркивая божественность девы Марии, христианские церковники, описывая ее жизнь, не поскупились на различные чудеса, которыми якобы сопровождался жизненный путь богородицы. Чудо совершилось, согласно церковному преданию, и после ее смерти. Христианские сочинители повествуют о том, как, почувствовав приближение смертного часа, божья матерь обратилась с молитвами к сыну, чтобы тот созвал к ней апостолов. Христос услышал молитву. По повелению божьему апостолы собрались в Иерусалиме (отсутствовал только Фома) , и они стали свидетелями кончины богородицы.

По церковным писаниям, тело божьей матери было погребено в Гефсимании, там, где покоились родители Марии и ее муж Иосиф. На третий день после захоронения богородицы в Иерусалим прибыл апостол Фома и отправился в пещеру, где была погребена божья матерь. Каково же было его удивление, когда он не обнаружил в пещере тела умершей. И тогда поняли апостолы, что Иисус Христос воскресил тело своей матери и взял ее на небо.
Церковники утверждают, что подобное чудо имело место в действительности. Католическая церковь даже приняла догмат о телесном вознесении девы Марии. Вместе с тем духовенство, повествуя о жизни и смерти богородицы, устанавливает существенное различие между божьей матерью и ее сыном. Если Христос воскрес сам и вознесся на небо своею божественной силой, то богородица была взята на небеса по воле божьей.
Церковь очень торжественно празднует успенье. Большое эмоциональное воздействие на верующих производит вынесение в храме плащаницы — изображения богоматери в гробу. В течение 10 дней с церковных амвонов звучат проповеди, в которых восхваляются добродетели богородицы, ее не порочная жизнь, верующим внушается мысль, что жизненный путь божьей матери свидетельствует о том, как побеждаются все естественные законы волей божьей.

Церковь использовала праздник успенья для воздействия на сознание верующих, на их чувства. Так же, как пасха, успенье служило и продолжает служить церковникам для внушения верующим мысли о том, что божьей волей может быть даровано бессмертие каждому праведному христианину, который непоколебим в своей вере, свято исполняет предписания своих духовных пастырей.

Праздники великие

Пожалуй, самым почитаемым среди так называемых великих праздников в православии является покров, отмечаемый 14(1) октября. Смысл, который вкладывается церковью в этот праздник, раскрывается в следующих строках статьи, опубликованной в „Журнале Московской патриархии":
„Богослужение праздника покрова посвящено раскрытию и уяснению почитания божьей матери как заступницы и молитвенницы за мир, как всесильной покровительницы этого мира и как духовного средоточения, объединяющего вокруг себя небесную и земную церковь".

По учению церкви, покров установлен в честь события, происшедшего в 910 г. во Влахернском храме в Константинополе, где юродивому Андрею и его ученику Епифанию явилась богородица и, подняв над молившимися белое покрывало, вознесла богу молитву о спасении мира, об избавлении людей от всех бед, выпадающих на их долю. Как установлено наукой, влахернское чудо было сфабриковано духовенством.
Византии, находившейся под угрозой нападения сарацинов, потребовалась помощь церкви, чтобы убедить народ, среди которого зрело недовольство политикой императора Льва VI, что сама богородица покровительствует императорской власти. Вот и появилось очередное „чудо" с легкой руки православного духовенства, правда, празднество в его честь было установлено лишь в России в период распространения христианства. Это было вызвано потребностью введения в церковный календарь осеннего праздника,
который бы помог вытеснить древне-славянские празднества в честь окончания весенних полевых работ.
В прошлом было создано немало легенд о помощи божьей матери России в нелегкие для нее времена.

Богородица стала на Руси покровительницей земледелия, которое имело огромное значение в жизни наших предков, и праздник в честь этой небесной покровительницы стал одним из самых чтимых ныне. Духовенство, стремясь сохранить роль этого праздника в духовной жизни верующих, связывает с именем богородицы даже мир на земле, внушая своей пастве необходимость уповать на ее заступничество и покровительство.
Два праздника, относящиеся к великим, связаны с именем евангельского персонажа Иоанна Предтечи, или Крестителя. Это — рождество Иоанна, которое празднуют 7 июля (24 июня), и усекновение главы Иоанна Предтечи, выпадающее на 11 сентября (29 августа) . По евангелиям, Иоанн является провозвестником, предтечей пришествия на землю Иисуса Христа. Он будто бы крестил Иисуса в реке Иордане, а затем был брошен в темницу за выступление против царя Ирода и казнен по просьбе жены царя Иродиады, попросившей голову Иоанна. Вопрос о том, жил ли некогда на земле Иоанн Креститель, много лет вызывает споры среди ученых. Большинство из них сейчас склонны считать его реальным историческим лицом. Однако евангельская история рождения, жизни и смерти Иоанна — это миф, который весьма далек от правды. Появление этого новозаветного персонажа обусловлено стремлением идеологов раннего христианства выдать Иисуса за мессию, появление которого предсказано в Ветхом завете. Там же говорится, что перед приходом мессии явится его предтеча, который и возвестит о пришествии „спасителя". Роль предтечи и была отведена Иоанну.

В действительности введение в церковный календарь рождества Иоанна Крестителя преследовало цель вытеснить древний праздник летнего солнцеворота, широко отмечавшийся в ту пору. А праздник усекновения главы Иоанна Крестителя, или, как его называли в народе, Ивана Постного, так как в этот день был установлен однодневный пост, знаменовал собой начало осени, окончание сельскохозяйственных работ. Отсюда и бытовое содержание празднеств, которое для верующих играло едва ли не большую роль, чем их религиозный смысл.
Широко почитается в православии и праздник апостолов Петра и Павла, выпадающий на 12 июля (29 июня) . Издавна его популярности способствовало то, что он был связан с важными вехами сельскохозяйственного календаря. На Руси он совпадал с началом сенокоса. К тому же Петр у разных народов считался покровителем рыбаков, пчеловодов, святым, охраняющим домашний скот от хищников. Именно это, а не то, что, по новозаветной версии, Петр и Павел были учениками Христа, создало празднику авторитет среди верующих. Этим объясняется, что он по сей день отмечается значительной частью последователей православия.
А вот относящийся к великим праздник обрезания господня 14 (1) января особой популярностью никогда не пользовался. Он был установлен церковью в ознаменование того пня, когда родители младенца Иисуса совершили над ним традиционный для иудеев обряд обрезания. Обряд этот не был воспринят христианами. А потому и праздник остался чуждым им. Если и отмечался он широко, то только потому, что совпадал с гражданским новым годом, который всегда праздновался в народе очень весело.

Престольные праздники

Эти праздники занимают большое место в быту верующих. Престольными праздниками, или просто престолами, называются праздники, установленные в честь того или иного святого, богородицы, чудотворной иконы, различных событий „священной" истории, в ознаменование которых построен данный храм. Нередко в храмах возводят особые пристройки — приделы, в которых имеется свой алтарь. Эти приделы имеют свой престольный праздник. Случается, что в одной и той же церкви верующие ежегодно отмечают несколько престольных праздников.

Как и другие праздники христианской религии, престольные праздники вырастают на почве языческих празднеств в честь многочисленных богов. Они возникают в период формирования культа святых.
На Руси престольные праздники вошли в быт людей вскоре после принятия христианства. По-видимому, впервые на русской земле они стали отмечаться примерно в конце XII — начале XIII в. В то время Русь была раздроблена на множество отдельных, нередко малонаселенных княжеств. С принятием христианства князья стремились „приобрести" своего святого, который бы покровительствовал именно данному княжеству или вотчине. Эти „небесные покровители" могли привлечь во владения князей новых жителей, в чем были очень заинтересованы русские феодалы. Помимо обзаведения святыми князья старались обзавестись и „чудотворными" иконами, которые объявлялись святынями той или иной местности.
В честь святых и икон воздвигались храмы, им посвящались праздники.
Служители религии хорошо понимали значение престольных праздников как важного средства идеологического воздействия на верующих. Сплошь и рядом местных святых чтили не меньше, чем самого бога.
Святые православной церкви почитаются по-разному. Одним из них поклоняются буквально повсеместно. В их честь воздвигнуты многие десятки храмов в различных районах страны. Но есть и такие святые, которые почитаются лишь в отдельных местностях. Среди православных верующих широко распространен культ святого Николая Мирликийского, святого Иоанна Предтечи, Ильи Пророка, апостолов Петра и Павла, великомученика Георгия. Поэтому, например, николин день, ильин день, петров день являются престольными праздниками во множестве районов страны.

Престольные праздники приносят особенно большой вред прежде всего тем, что они оживляют и поддерживают религиозную идеологию. В дни праздников священнослужители усиливают свою пропаганду. Как правило, престольные праздники связаны с многодневным пьяным разгулом.
Зачастую бывает, что праздники эти выпадают на самую горячую пору сельскохозяйственных работ, когда, по меткому народному выражению, „день год кормит". И многие верующие бросают работу и по нескольку дней кряду гуляют, чествуя „божьих угодников". Десятки драгоценных дней проходят в пьяном разгуле, принося государству огромные убытки. Все это хорошо известно служителям культа. Однако они продолжают поддерживать вредную традицию, которая помогает в осуществлении их целей, а кроме того, является одним из значительных источников церковных доходов.